Гений
Шрифт:
Старший мужчина дома Кан тоже начал умирать в тот день, хотя и до этого никогда не был особенно живым, предательство сестры его подкосило окончательно, его редкие пьянки превратились в один вечный запой, и он присоединился к списку безумных бесполезных взрослых, которым нет дела до маленького жалкого Кан Шеннона, белого отродья, позора семьи.
«Да, я не идеал. Но я — всё, что у вас есть, смиритесь.»
По ту сторону моста над пересохшей рекой сидели драконы, пара, они были старше, чем весь этот дом, они видели былое величие, видели падение, и прямо сейчас смотрели на него, на старшего и единственного, ровно тем же взглядом, каким смотрел на вошедших в главный дворцовый
«Старшие везде одинаковые. И мне нечем гордиться перед ними всеми.»
Много лет назад, невероятно много, он точно так же шёл по звонкому мрамору храма Патеруса, а рядом с ним шёл его отец, торжественный и счастливый, он был уверен, что во всём мире нет власти выше, чем его власть.
«Ошибся. Все ошибаются. Но всем это простительно, а королям — нет.»
Это было так свежо в памяти, как будто произошло только что, или происходило прямо сейчас, он закрывал глаза и чувствовал плечо отца рядом со своим, они были одного роста, хотя совсем недавно казалось, что великий всесильный отец размером с дом, а потом доспехи отца сели как влитые, и меч оказался точно по руке.
Он посмотрел на свою ладонь, правую — тогда он ещё был правшой, как отец, он пытался им быть. В руке был браслет, женский, он так тщательно его выбирал, как будто собирался видеть его каждый день до самой смерти, наблюдая, как стареет рука, носящая этот браслет, но продолжает держать его стареющую руку, всегда, до последнего вздоха.
«Тоже ошибся. Непростительно ошибся. Но она простит.»
Эта уверенность была несомненной, и тем смешнее было вспоминать точно такую же несомненную уверенность, с которой он выбирал этот браслет, сегодня, в этом дворце, утром. Он копался в сокровищнице до рассвета, потому что не мог спать с тем бушующим пламенем внутри, которое, казалось, может взорвать весь мир, если ему не дать выхода немедленно, максимум завтра. Он точно знал, чего хочет, и знал, как это получить, и хотел бежать к матери за благословением с первым лучом солнца, но не побежал. Не потому, что это неприлично, а потому, что прекрасная Кан Ро Танг любит поспать подольше, а он не хотел её будить. Он любил её.
«А она меня — нет.»
Это стало сюрпризом. Это каждый раз становилось сюрпризом, и потом он каждый раз умудрялся себя убедить, что на самом деле она его любит, просто это такая любовь, женская, непостижимая, сложная, полная противоречий, разрушительная, истеричная, эгоистичная и жестокая, но точно любовь.
«Что я вообще знаю о любви? Ничего.»
Ему было некого спросить. Его, вроде бы, всю жизнь учили всему на свете мудрейшие люди в мире, а он как был глупым, так и остался. Все самые доверенные учителя в его жизни давно были мертвы, он пытался вспомнить их голоса, добыть из памяти хотя бы пару слов, и не мог. Он как будто умер там, на пороге дворца прекрасной Кан Ро Танг, которая выбрала себе мужчин самостоятельно, дважды, а когда её единственный сын выбрал себе женщину, не соизволила его даже выслушать.
«Хорошая была речь, надо было записать.»
Он всё придумал, пока выбирал браслет, нашёл самые точные слова в мире, самые честные, такие, чтобы она поняла и поверила, и помогла, конечно же, как может быть по-другому? Он же её сын, она же его любит. Он так безусловно в это верил, что её отказ его как будто из седла вышиб. Прекрасная Кан Ро Танг отмахнулась от него, как от назойливого насекомого, и эта тонкая белая рука своим вялым движением произвела эффект удара молотом в лоб. Он стоял на ногах, глядя, как она уходит, а мысленно лежал на земле, униженный и преданный, глядя как убегает в прекрасную свободу его верный конь, которого
«Она не богиня, она просто женщина. Такая же, как все.»
Он дошёл до драконов у подножия лестницы, с такого расстояния не было видно выражения их лиц, зато было видно прожилки и трещины в мраморе, следы инструмента на гранях скульптур.
«Они не сошли с небес, их сделали люди. Потому что им хотелось во что-то верить.»
«Люди придумали богов» — так сказал маленький дерзкий Кан Барт, бестолковый, но интуитивно мудрый. Он ни во что не верил, любую общеизвестную истину проверяя на зуб, и этим ему и понравился. Он видел в Барте себя, и он видел в нём себя таким, каким хотел бы быть, но не был — смелым, не боящимся ошибаться, не боящимся выглядеть глупо и проявлять эмоции. В семье Кан эмоции были позволены только женщинам, потому что считались слабостью.
«Вдох-выдох.»
«Если ты можешь контролировать дыхание — ты можешь контролировать себя. Если ты можешь контролировать себя — ты можешь контролировать свою жизнь» — так говорил его учитель по контролю гнева, на первом и единственном занятии, которое он посетил. Учитель выглядел слишком молодым для того, чтобы быть учителем, и был настолько раздражающе уверен в своей абсолютной правоте, что вызывал желание дать в челюсть, даже когда просто входил в комнату. Этого учителя одновременно ненавидели и обожали, женщины готовы были душу продать за его улыбку, мужчины делали вид, что их это бесит, но тоже ловили каждое его слово и искали его внимания и одобрения.
Учитель тоже возник в памяти отчётливо, как будто они виделись только что — сверкающая улыбка, гладкая кожа, лукавый взгляд сквозь дымчато-серые очки, которые он никогда не снимал.
«Пока я их с него не сбил.»
Эта мысль вызвала короткую улыбку — было приятно, даже вспоминать было приятно, а вмазать по этой наглой роже было приятно вдвойне, и втройне приятно было от удивления, с которым учитель окинул его взглядом, поднимаясь после удара — он как будто не ожидал, что кто-то вообще сможет к нему прикоснуться. Когда учитель падал, он на секунду увидел его уши, обычно скрытые волосами — странной заострённой формы, как у желтоволосой Призванной короля Георга 16го, которая умудрилась разбиться насмерть, упав всего лишь со второго этажа.
На момент её смерти он был в отъезде, а когда вернулся, её уже похоронили, но главу особого отдела такие мелочи никогда не останавливали — он украл тело и разобрал до последней косточки, убедившись в том, что и до этого знал — она не человек. И их таких много.
«Они ходят по нашему миру неузнанными, и смеются над нашей недалёкостью. А мы совершенно ничего о них не знаем, и мним себя хозяевами своего мира, а миров во вселенной тьма, и то, что нам о них рассказывают Призванные — капля в море.»
Он опять посмотрел на браслет в правой руке — маленькая вещица, значащая очень много.
«Куда я лезу вообще… Я ничего о ней не знаю. Она из другого мира, там всё другое, она вообще может здесь не выжить.»
От этой мысли внутри опять вспыхнула искра, но быстро потухла — сил не было, он выгорел весь, сколько его было, там, у порога прекрасной Кан Ро Танг, которая даже не пожелала обратить внимание и дать ему минуту времени, полминуты, двадцать секунд хотя бы — он знал, что долго слушать она не будет, поэтому убрал из своей речи всё лишнее, оставив голую беззащитную правду, как единственное, что имеет значение.