Геносказка
Шрифт:
— Как вы нашли нас?
Робость, охватывавшая прежде Гензеля при виде королевской особы, в этот раз не сковала ни членов, ни языка. Вместо нее была злость. Холодная и едкая, как змеиный яд столетней выдержки, гнетущая и просящаяся на волю. Однако мысли при этом плыли удивительно легко и спокойно. Наверно, так и бывает перед смертью. Должно быть, в теле расслабляются какие-то внутренние железы, сковывавшие разум на протяжении всей жизни…
— Практически без труда. — Его величество брезгливо поморщился, когда его носа коснулся запах горелой изоляции.
Гензель был уверен, что король не владел способностями, сходными с невероятными талантами альвов. Не
— Яблоко… — пробормотал он. — Опять яблоко!
— Вы вполне прозорливы для квартерона. — Король позволил себе одобрительную улыбку, не продержавшуюся на его лице больше полутора секунд. — Яблоко. В сердцевину был вмонтирован небольшой, но очень мощный ретранслятор. Как только началась химическая реакция, он активировался и направил сигнал. Ничего сложного.
Гензель испытал невероятное желание шевельнуть стволом мушкета в сторону Тревирануса. Интересно, прежде чем его растерзают мутанты из свиты, он успеет услышать щелчок курков?.. Может, успеет и увидеть, как лопается голова его величества, непоправимо пачкая бархатный плащ, заливая кровью благородную седину, как месиво костей и мозгов сползает по искусной гравировке панциря?..
Не успеет, понял он. Король не дурак, а свита его — свора настоящих цепных псов. Не оставят и шанса. Только в сказках маленький мальчик может победить стаю свирепых великанов. В сказке стены дворцов рушатся сами собой, а принцессы оживают. В сказках любовь побеждает зло.
Беда лишь в том, что миром правят не сказки, а строгие, как звенья каторжной цепи, данности, химические формулы и генетические законы. Тот, кто не способен с ними управляться, неизбежно проигрывает. Нельзя уповать на невозможное — это то же самое, что ходить в темноте вокруг бездонной ямы, надеясь, что рано или поздно сам собой вспыхнет свет. Не вспыхнет. Звезда не упадет с неба. Урод не обратится красавцем. Добрая волшебница не спасет от неминуемой смерти.
Все просто, Гензель. Если бы ты хоть немного слушал свою сестру, вместо того чтобы предаваться фантазиям и верить в несбыточное, может, и не отсчитывал бы сейчас последние секунды своей жалкой и бесполезной жизни!..
Король медленно, с достоинством подошел к хрустальному гробу с выражением мрачной торжественности, таким, будто он участвовал в каком-то сложном дворцовом ритуале. Впрочем, именно так оно отчасти и было.
— Я ведь уже говорил о символизме такого простого плода, как яблоко? — спросил он, но Гензель не понял, к кому обращается его величество. Быть может, ни к кому из присутствующих. А может, к мертвому телу своей дочери. — Помимо прочего, яблоко — это еще и символ неизведанного. Задумываемся ли мы над этим, когда кусаем его? Едва ли. Человек слишком глуп, чтобы замечать суть в простых вещах. Яблоко может быть сладким, может быть и кислым. Может быть прелым или же подгнившим. В яблоке может быть червяк или еще какая-нибудь дрянь… Но задумывается ли об этом человек, когда берет его в руку? Нет, судари, не задумывается. Он просто кусает его, отдавая себя тем самым во власть слепого и неизведанного выбора. Это тоже символично. Так у нас, людей, заведено. Мы всегда будем пробовать плод, не зная, что он нам принесет. Всегда будем запускать руку в запертую шкатулку, не размышляя, а не лучше ли было держать ее закрытой и впредь? Человечество не в силах отказаться от познания, и не столь важно, что это за познание, благотворное или гибельное. Мы все равно сорвем с ветки очередной спелый плод…
Остановившись над хрустальным гробом, король некоторое время молча смотрел на свою мертвую дочь. Спокойно и даже задумчиво, как если бы рассматривал новое полотно придворного живописца, тщась разгадать его тайный смысл, обнаружить сокрытые от поверхностного взгляда детали или дефекты.
Сейчас он не выглядел удовлетворенным чудовищем. Гензелю даже показалось, что его величество постарел лет на пять с тех пор, как они виделись в тронном зале Лаленбурга.
Королевские губы дрогнули:
— Все верно. Полная биологическая смерть. Прости меня, Бланко, но мы оба знали, что это было необходимо. Этот мир не принес бы тебе счастья. Этот мир рано или поздно погубил бы тебя. Оставайся здесь навеки, юна и недвижима. Я велю изготовить золотые цепи, на которых подвесят твое последнее пристанище. Наследной принцессе нужна посмертная опочивальня, подходящая ее статусу…
— Зачем? — требовательно спросил Гензель.
В этот раз он не боялся взглянуть в глаза королю. Напротив, отчаянно вглядывался в них, сам не зная, что хочет в них отыскать. Глаза Тревирануса были темны и глубоки, точно два колодца, если заглянуть в них безлунной ночью. Не серые, как у мертвой Бланко, но сходство несомненное… Сейчас оно показалось ему жутким.
— Что — зачем?
— Зачем вы убили ее?
— С формальной точки зрения Бланко убили вы с сестрой. Впрочем, сейчас неподходящий момент для того, чтобы заниматься казуистикой.
— Это из-за крови? — Гензель подался вперед и услышал негромкий гул — королевские гвардейцы направили ему в грудь свои термические ружья. Но сейчас ему не было до этого дела. — Все из-за крови? Проклятая гнилая кровь вашего рода… Вы способны убить родную дочь только из-за того, что ее генетический дефект уязвлял вашу гордость?.. Сколько процентов бракованного генетического материала стоили ей жизни? Пять? Десять? Двенадцать?..
Тревиранус Первый не был ни смущен, ни испуган. В окружении своих безропотных слуг, закованный в доспех с гербом королевского рода на груди, он был недосягаем для ярости Гензеля. Квартерон, даже с мушкетом в руках, был для него не опаснее фруктовой мошки, вознамерившейся тягаться с человеком.
— Пять?.. — переспросил он удивленно. — Десять? О, понимаю. Нет, сударь Гензель, речь здесь идет не о пяти процентах. К моему сожалению. И не о дюжине.
Гензель смутился, хоть и постарался этого не выдать. У принцессы Бланко было больше двенадцати процентов порченой крови? Она была квартероном? Или?.. Или чем-то еще похуже? Неужели мулом? Но это невозможно. Он помнил принцессу. Ее тело, ее одинокую и сломленную пыткой душу. Таких мулов не бывает. Будь в ней действительно так много порченой крови — эта кровь выдала бы себя, хоть и в мелочах. Лишние суставы на пальцах, к примеру, или нестандартный волосяной покров, или…
— Сколько процентов у нее было? — спросил Гензель чужим голосом.
Король улыбнулся. Королевская улыбка была изящной и аккуратно очерченной, прямая противоположность его собственной жутковатой ухмылке, полной акульих зубов.
— Вы не знали? Впрочем, неудивительно. Вы ведь, сударь, не геномаг…
— Сколько?!
— А вот ваша сестра наверняка все поняла. — Его величество даже не вздрогнул, услышав щелчки взводимых курков. — Она весьма любопытна. Я понял это еще тогда, когда она взяла у меня генопробу. Весьма ловко, должен признать. Уверен, она не могла побороть любопытства и не взять пробу у моей дочери. Что скажете, сударыня?