Геносказка
Шрифт:
Гретель молча разглядывала выстроившуюся напротив королевскую рать. С таким видом, будто все эти существа были лишь театральной декорацией, не представляющей для искушенного зрителя существенного интереса. И Гензелю вдруг показалось, что сестра избегает его взгляда. Как это непохоже на геноведьм — избегать человеческого взгляда…
— Сколько процентов у нее было, сестрица? — тихо спросил он.
Прозрачные глаза коротко взглянули на него. Попытались скользнуть в сторону, но он не дал — захватил их собственным взглядом и притянул к себе.
— Сколько процентов? — Голос дал слабину,
Предчувствие чего-то важного и вместе с тем ужасного острым ноготком провело по позвоночнику.
Он зря отказался заглянуть в шкаф при свете дня.
Иногда старые шкафы действительно хранят в себе что-то интересное. Нечто большее, чем стеганый плащ и дедушкин шаперон.
Но каждый из нас делает выбор, открывать его или же оставить запертым.
— Гретель!
Геноведьма страдальчески скривилась, словно вопрос Гензеля вызвал у нее физическую боль.
Сестрица…
— Ты не хотел знать.
— Теперь хочу. Сколько?
— Ноль.
Он не понял.
— Что?
— Я говорю — ноль. Ноль процентов, братец.
Ему потребовалось много времени, чтобы осмыслить ее ответ, — тот загромыхал по внутренностям как срикошетившее ядро, круша все на пути.
Ноль процентов. Вздор. Нелепица.
Сердце сделало несколько неверных затухающих ударов.
— Сколько сотых процента?
Гретель покачала головой.
— Ноль десятых, ноль сотых. И ноль тысячных. Принцесса Бланко была человеком.
— Невозможно, — только и смог выдавить он. — Здесь ошибка. Ноля не бывает! Даже у королей, даже у императоров! Ты сама говорила!..
— Ведьма права. — Тревиранус Первый склонил голову и несколько секунд хранил глубокое молчание. — Не бывает. Исключено на теоретическом уровне с вероятностью восемнадцати нулей после запятой. В нашей династии часть порченой крови в лучшие времена не опускалась ниже пяти процентов. А она, уверяю, одна из самых чистых на свете. Насколько мне известно, на протяжении последних семи поколений чистый генетический материал человека не регистрировался. Ни в одном королевстве мира.
— Но как… — Гензель не знал, на кого из них смотреть. — Как тогда…
Король развел руками, звякнули парадные латы:
— Геномагия. Мы привыкли доверять ей, как точной науке, в отличие от черни, которая готова видеть в ней чудо. Мы привыкли верить цифрам. Но оказалось… Оказалось, цифры умеют предавать ничуть не хуже, чем люди. И чудеса иногда все-таки происходят, и даже там, где им совершенно нет места. У меня самого — пятнадцать процентов порченой крови, о чем вам и так должно быть известно. О, я не смущаюсь. Я король, а не статуя на троне. Я управляю миллионами людей, и мой долг — забота о королевстве. Доли порченой крови не имеют для меня такого значения, как для моей помешанной на Человечестве и его чистоте супруги… Знаете, сколько было у моей покойной жены, которая зачала Бланко? Двенадцать с половиной. Почти тринадцать процентов брака в тканях. Ей не хватало двенадцати с половиной процентов для того, чтобы считаться истинным человеком.
Одно яблоко плюс одно яблоко…
Гензель только сейчас ощутил, насколько пересохли губы. Цифры сталкивались друг с другом, отказываясь складываться, порождая лишь оглушительный звон сродни двум встречающимся клинкам.
— Это же… У вас — пятнадцать, у нее — двенадцать… Значит, ваш ребенок…
Король сложил на груди руки, наслаждаясь его смущением.
— А еще говорят, что квартероны сообразительны… Впрочем, здесь есть отчего схватиться за голову. Я сам был потрясен, когда узнал. Придворные геномаги утверждали, что принцесса Бланко унаследует от четырех до двадцати процентов порченой крови. Никак не меньше. Нельзя взять пятнадцать… яблок, сложить их с двенадцатью и получить ноль. Теперь вы понимаете, сударь Гензель? В каком мире мы живем, если нельзя верить даже геномагии? Даже цифрам?..
Гензелю захотелось прижать руку ко лбу, чтобы остудить голову. Лихорадочно мечущиеся мысли заставили выступить на лбу пот. Но мушкета он не опустил — знал, что все это не затянется надолго. Перед тем как все закончится, он все-таки хотел узнать…
— Порченая кровь соединилась с порченой — и породила чистую?
Король аккуратно пригладил ладонью седые волосы.
— Да. Вот такая штука. Нелепо, верно? Но никакой ошибки. Принцесса Бланко была чиста, как свежевыпавший снег. Вероятность — нулевая. Трижды нулевая. Миллион раз нулевая. Это было невозможно. Но это случилось. Два яда, смешавшись, нейтрализовали друг дружку — и породили чистую воду. Два набора генетических мутаций уничтожили друг друга.
Миллион замочков — и миллион ключей.
О Человечество!
Гензель ощущал, как грудь изнутри распирает нервным смехом, но он не дал ему воли.
Принцесса была чиста! Она, боявшаяся чудовища в себе, была самым чистым человеком на свете! Скорее всего, единственным чистым человеком на свете, презирающим себя.
Это было невозможно, но…
Другая мысль хлопнула фейерверком, рассыпавшимся разноцветными искрами.
— Цверги… — прошептал Гензель одними губами. — Вот почему они не разорвали ее! Цверги!
— Мне следовало догадаться насчет цвергов… — Гретель по-прежнему не смотрела ему в глаза. — Я должна была понять. Цверги были выведены как слуги человеческой расы. Универсальный защитный механизм. Они должны были уметь безошибочно распознавать человека.
— Генокод.
— Да. Цверги выполняли волю человека лишь до тех пор, пока чувствовали в нем человека. Пока у него был универсальный ключ — собственный, неискаженный генокод. Как только наш вид начал бесконечную череду мутаций, цверги бежали. Отныне они не считали человека своим хозяином, безошибочно ощущая в нем внутреннюю скверну. Они даже взяли на себя уничтожение дефектных, как подсказывал им инстинкт, образцов. А потом…
— Потом они встретили принцессу Бланко. — Гензель все еще ощущал рвущийся наружу смех, острый, как осколки стекла, распирающие легкие. — И спустя много сотен лет вспомнили свое изначальное предназначение. Нашли человека, которому могут служить. И альвы! Альвы!
— Верно, братец. Теперь мы знаем, в чем заключался их интерес. Не в самой принцессе. Она — лишь объект, сосуд, в котором произошла непредсказуемая и загадочная реакция. Альвы хотели изучить то, чего изучить нельзя. Чудо. Хотели понять, как произошло невозможное.