Геносказка
Шрифт:
— Я начинаю догадываться, к чему ты ведешь, братец. Но лучше скажи сам.
Гензель вдохнул.
— Агенты Варравы имеют множество ушей и скользких щупалец. Они отлично умеют выслеживать дичь и как никто ориентируются в городе. Профессиональные охотники за живым товаром. Их интересуют все достаточно сильные и уродливые мулы города.
— Диминуция хроматина! — выругалась Гретель. В ее устах даже самые черные ругательства звучали блекло и невыразительно, как-то профессионально. — Ты хочешь, чтобы люди Варравы нашли для нас Бруттино?
— Не для нас. Для
— Они работорговцы.
Гензель досадливо щелкнул пальцами.
— Можно подумать, наш Бруттино — милый домашний мальчик! Он грабитель и убийца. И едва ли совесть будет глодать меня до конца моих дней, если я натравлю на него ловчих Варравы. А я уверен, что Варрава проявит интерес к подающему надежды мальчишке. Ему нравятся такие. Молодые, дерзкие, хищные, лишенные жалости, из таких получаются наилучшие куклы для его театра. Более того, он сможет сделать там неплохую карьеру. Я слышал, некоторые куклы, годами работающие в театре, становятся любимцами публики и пользуются немалой славой…
— Уверена, Бруттино будет очень благодарен тебе и Варраве за подобную карьеру, — пробормотала Гретель.
— Мне плевать на обоих. Меня интересует не деревянный паскудник, а то, что у него в карманах, — ключ и пробирки. И я получу их, даже если для этого придется обращаться к старому пауку вроде Варравы. Я просто свяжусь с ним и сообщу о подающем надежды юном даровании, которое отлично будет смотреться на сцене его театра. А взамен попрошу все то, что при нем окажется. Ключ и пробирки. Разумная сделка — обе стороны в выгоде.
Гретель некоторое время думала, бессмысленно теребя ворот халата.
— Это плохой план, — наконец сказала она.
— Вот уж не думал, что геноведьм мучает совесть! — не выдержал Гензель. Поднявшись, он сделал несколько коротких раздраженных шагов по комнате. — Да, согласен, объявлять охоту на мальчишку, пусть и деревянного, да еще и для того, чтобы он до конца своих дней забавлял толпу, пуская кровь на сцене, — дрянное дело. Но взглянем правде в глаза — есть ли у нас альтернатива?
Прозрачно-серые, как рассвет, глаза геноведьмы быстро заставили его остановиться, обдав легким и не совсем приятным холодком.
— Меня мучает не голос совести, братец, а голос разума. Выбранный тобой способ кажется мне… ненадежным. Сейчас пробирки и ключ находятся в руках деревянного мальчишки. Но если его поймают люди Варравы и отправят в театр, это значит, что пробирки и ключ окажутся у их владельца. Ты уверен, что ему можно доверять?
Ну конечно. Ему следовало бы догадаться, что Гретель совершенно равнодушна к тому, что люди называют моралью, да и к деревянному мальчишке тоже. Она мыслила рационально и последовательно, руководствуясь лишь целесообразностью и вероятностью, но никак не человеческими чувствами.
Возможно, из-за этого разговор с Гретель часто вызывал у Гензеля необъяснимый, странный осадок вроде той мути, что остается в лабораторной посуде после опытов. Даже спустя многие годы он так и не привык в полной мере к тому, что его сестра — геноведьма, существо куда более сложное, равнодушное и циничное, чем любой человек.
Он заставил себя непринужденно рассмеяться.
— Можно ли верить Варраве? Не больше, чем голодной ядовитой змее, которая висит на твоей шее.
— Но ты готов по доброй воле отдать в его распоряжение ключ?
— Придется рискнуть. Однако не беспокойся. Господин Варрава — рабовладелец, плут, интриган и убийца, но он не геномаг. Его не интересуют пробирки и уж подавно не интересуют непонятные старые ключи. Он владелец театра, и главная его забота — поиск новых кукол. Все остальное его не касается.
Гретель упрямо дернула подбородком. Подбородок был маленьким, острым, бледным, но отчего-то очень весомым.
— Этот план кажется мне рискованным.
— Но лучшего у тебя нет?
Гретель вновь стала крутить тонкими пальцами прядь белых волос.
— Нет, — сказала она, — лучшего нет.
— Тогда принеси с кухни вино — и выпьем за новую звезду «Театра плачущих кукол». Думаю, наш Бруттино понравится публике. Публика любит необычных мулов на арене. Обычные слишком быстро приедаются. Если он настолько живуч, как мне говорили, может, выдержит даже целый сезон!
Гретель принесла с кухни винную бутыль, но лишь с одним стаканом.
— Нет времени на вино, — пояснила она спокойно. — Вернусь в лабораторию. Может, удастся установить хоть что-нибудь исходя из образцов древесины семилетней давности.
— Не уверен, что это нам пригодится, — заметил Гензель, придвигая к себе бутыль. — А вот что нам точно понадобится — так это перо и бумага. Сейчас же напишу письмо господину Варраве. Не пройдет и двадцати четырех часов, как у нас будут добрые новости. Я чувствую это.
Гензель придвинул к себе писчие принадлежности и задумался. Первые несколько слов дались ему тяжело, зато дальше перо скрипело само собой.
К началу вечернего представления «Театр плачущих кукол» был набит под завязку. Настолько, что Гензелю и Гретель пришлось потратить не меньше четверти часа, чтобы занять свои места в зрительской ложе. Гензелю дважды пришлось улыбаться недоброй акульей улыбкой, прежде чем им очистили путь. Служащий театра в багряной ливрее, вполне человекоподобный квартерон, если не считать вросшей под подбородком третьей кисти, уважительно кивнул, увидев золоченые корешки билетов.
— Прошу вас, занимайте свои места.
Вид на сцену открывался и в самом деле отличный, дощатая полукруглая арена была под ними как на ладони. Перед началом представления ее посыпали свежими опилками, глядя на которые Гензеля подмывало отпустить циничный каламбур. Для Бруттино выступать на такой сцене, должно быть, равносильно прогулке по мостовой из человечьих костей.
Тяжелый бархатный занавес скрывал все, что происходило в глубине сцены, но Гензелю казалось, что там идут какие-то приготовления. До начала представления оставалось еще несколько минут, поэтому он стал смотреть по сторонам, не зная, чем занять себя.