Географ глобус пропил. Золото бунта
Шрифт:
— На бабе, вишь, его застрелили, — сказал кто-то кому-то. — В спину навылет — и бабе бок поранили…
— Могли и наповал обоих…
Чья-то рука схватила Осташу за загривок и поставила на ноги. Осташа увидел перед собой перекошенное лицо незнакомого бурлака.
— Это чего ж такое? — хрипло закричал бурлак. — И на камень нас хотели кинуть, и барку спустили, и водолива застрелили!.. Давай ответ, сплавщик!.. Кто это сделал? Почему? На тебя небось охота!..
Осташа отбил державшую его руку и что было сил ударил кулаком бурлака в зубы. Бурлака унесло во тьму. Осташа чувствовал, как по рассеченному до
— Я не знаю! — зарычал Осташа, взглядом раздвигая толпу вокруг себя. — Но ей-богу — дознаюсь!
В него будто вложили второго человека. Один осатанел от ярости, от гнева, а другой был спокоен, как мертвый. Один и вправду не знал ничего, а другой знал все, давно все понял.
Не зря сегодня приплывал косный с нелепым приказом делать завтра хватку перед Кумышем. Разве сплавщики и сами бы не догадались схватиться перед Царь-бойцами, если даже караванный уже схватился? Нет! Этот косный просто в разведку был послан — узнать, где Переход остановился. Узнал. Донес. И ночью Чупря пришел с ружьем. Сначала науськал Поздея. У Поздея не вышло. Тогда подождал на опушке, когда Осташа в лес пойдет. На Осташу в темноте и приметка была заготовлена — светлое пятно на спине, где из армяка был вырван клок. Не спутать. Только армяк-то Федька напялил… И получил пулю меж лопаток. Не в Федьку же стрелял Чупря — в Осташу стрелял.
— Я узнаю, братцы, — успокаиваясь, повторил Осташа с такой решимостью и тяжестью в голосе, что никто и усомниться не посмел. — Узнаю. И убью вора. Своими руками убью. Слово сплавщика.
КОНЕЦ КАРАВАННОГО ВАЛА
Солнце оглаживало поляну и скалу, а те никак не прогревались, словно перестывшая печь. Пока бабы чистили котел, бурлаки как попало расселись и развалились у костра. Осташа кочетом взгромоздился на бревно, сунув под себя босую ногу, и подбивал булыжником ржавые гвоздики в подошве сапога. Рядом пристроился мужик, одетый в зипун и накрепко перепоясанный. Он словно больше не собирался вставать у потеси, где жаркая работа раздевает до рубах. Мужик мялся и все оглядывался на кого-то.
— Ну, говори, — подтолкнул его Осташа, не поднимая головы.
— Ты, сплавщик, прости нас, но уходим мы со сплава, — вздохнув, признался мужик.
Осташа опустил булыжник и внимательно оглядел бурлака от драных лаптей до мятой шапки.
— Кто это «мы»? — мертво спросил он.
— Я, да Иван Мантуров, да Иван Сонин, и еще Любим Петрович, и Терешка. Мы с Грошевской волости. Домой побежим.
— Почему?..
— Ты обиду на нас не держи. — Бурлак стащил шапку и, глядя в сторону, выворачивал ее то наизнанку, то обратно налицо. — Что ты не продажен, то все увидели… И веру тебе дали… Не твоя вина… Но ты бедовик, — наконец с трудом признался он. — Боязно нам с тобой. Мрет народ-то вокруг тебя… А после Кашки и вовсе Царь-бойцы пошли, вдвое страшнее стало.
Осташа молча вытащил из-под себя ногу, намотал онучу и принялся натягивать сапог.
— Денег больше не заплачу, — предупредил он.
— Живот дороже…
— Тогда проваливайте. Держать не буду.
— Мы упокойников с собой заберем, — виновато и заискивающе сказал бурлак. — Похороним их в Пермяковой деревне…
— Хоть на том спасибо. — Осташа встал, больше не глядя на мужика.
Мужик
— Мы могли бы и так убежать, — обиженно добавил он. — А решили по-хорошему — сплавщику ответиться…
— Что, я должен обнять вас да в обе щеки расцеловать? — огрызнулся Осташа.
Бурлак нахлобучил шапку, сбил ее на глаза.
— И еще Логин Власыч с нами пойдет, — сказал он. — Куда ему без руки у потеси стоять?
— Пускай идет. Воля.
— И баба эта, которую под водоливом подранили…
Осташа огляделся, отыскивая взглядом Фиску. Фиска в стороне сидела на чурбачке. Она отвернулась от костра, от людей, ссутулилась, плотно обмотала голову платком и подняла ворот шабура. Как и прочий народ, она, конечно, слышала этот разговор, но не обернулась.
— И Спирька… — все добавлял мужик.
Спирька все утро не отходил от покойников. Он расстелил холстину и, скрестив ноги, торчал на ней в головах у Федьки вогульским болванчиком. Федька и Поздей были накрыты общей парусовкой. Осташа отличил бы Федьку от Поздея, только если бы приподнял край покрова и посмотрел. А Спирька не лазил под пелену — собачьим нюхом сразу почуял, кто справа, кто слева.
— Я Федю обмою, гроб ему сколочу, канон прочту, — тонко и тихо пояснил Спирька Осташе. — Я с Федей побуду, еще поговорю с ним…
— Всю жизнь, что ли, на его могиле просидеть собрался? — зло буркнул Осташа и темным, гневным взглядом обвел молчащих бурлаков. — Кто еще сбегнуть хочет? Сразу говори, не убью ведь!..
Бурлаки не отвечали, отворачивались, кривили рожи.
Осташа в тишине прошел мимо них и пошагал к барке — она теперь была зачалена далеко от стана. Выйдя на берег, Осташа увидел плывущую мимо барку с флагами Каменского караванного. На скамейке стояли трое: наверное, Колыван, Пасынков и Прошка Крицын. Осташа сунул в рот два пальца и оглушительно засвистел. Колыван, который пристально разглядывал Осташину барку, поворотился на свист всем телом.
«Пусть видит, враг, что я живой!» — подумал Осташа, стащил шапку и помахал над головой.
К костру Осташа вернулся с мешком денег, бросил его к ногам Корнилы Нелюбина. Корнила вроде был грамотнее всех прочих, и самого Осташи тоже.
— Корнила, ты посчитай деньги и подели на всех, кто не убежал, — сказал Осташа. — Логину его долю тоже посчитай сполна. Хочу сейчас плату раздать.
— Эй, сплавщик, так не положено! — заволновались бурлаки. — Почему сейчас? Почему не в Лёвшиной?
— А чем сейчас плохо? — опять разозлился Осташа.
— Дурная примета, — напрямик заявил один из бурлаков.
Осташа уже отметил его для себя — Ульяха Бесов.
— Не с твоей фамильей каркать, — отрезал Осташа. — Чего напугались, дурье? Вы что, за табачком сюда явились? Не знаете, какое дело делаем? Все может быть. И убиться может наша барка.
— С тобой и убьется!.. — выкрикнул кто-то.
— Может! — твердо повторил Осташа. — Я не господь бог! И я могу ошибиться — и убью барку! От этого греха никто из сплавщиков не защищен, кроме… — Осташа сбился, вспомнив об истяжельцах. — Никто! — повторил он, чтобы не мутить душу бурлакам. — Я все сделаю, чтобы спастись. Обещаю миру. Но кто же знает, удастся то, или нет? И если убьется наша барка, то денежки ваши на дно уйдут. А так — при каждом свое останется. Плохо это разве?