Географ глобус пропил
Шрифт:
Дверь в раздевалку снова открылась, и вошел Вовка Колесников из десятого «А». Вместе с Леночкой Анфимовой он состоял в звене барабанщиков и сейчас был в парадной форме – в отутюженных брюках, в белой нейлоновой рубашке с комсомольским значком и в пионерском галстуке.
– Рота, подъем! – крикнул он. – Линейка сейчас начнется! Спички у кого есть?
Витька полез в карман и подал Колесникову коробок.
– Молодец, Витек, подсекаешь, – похвалил Колесников.
Классы многоголовым прямоугольником выстроились вдоль стен спортзала. На стенах торчали баскетбольные корзины и шведские лестницы. На окнах от сквозняка тихо
Витька, как всегда, пробился в первый ряд, где оказывались одни девочки. Под портрет Брежнева из пионерской комнаты уже принесли специальную скамейку с дырками. В дырки вставлялись знамена. Перед скамейкой стояли учителя и директриса Тамбова.
– Ребята!
Раньше директриса всегда говорила «Товарищи!». Но однажды на линейке в тишине после этого слова Витька слишком громко пробурчал: «Тамбовский волк тебе товарищ…» За это Витькиных родителей вызвали на педсовет. Тамбова в дальнейшем сменила «товарищей» на «ребят», а старшеклассники начали здороваться с Витькой.
– Советское правительство, – медленно говорила директриса, словно на диктанте, – коммунистическая партия и весь советский народ понесли тяжелую утрату. Вчера скончался… Леонид… Ильич… Брежнев… Траурный митинг объявляю открытым.
– К выносу знамени, – звонко отчеканила председатель совета дружины, она же старшая пионервожатая, Наташа Чернова, – пионерской организации! Борющейся за право носить имя Василия Ивановича Чапаева! Смирно! Равнение на знамя!
Гремел барабанный марш, и в зал внесли знамя. Расставив локти, перехватив полотнище, древко держал Колесников – теперь строгий и недоступный. Впереди и позади него, подняв руки в пионерском салюте, шагали Лена Анфимова и Люба Артемова. Руки их были в белых перчатках, ноги – в белых чулках, в волосах – белые банты, а через плечо – алые ленты. Все трое, они шагали в ногу, отбивая шаг. Витька смотрел, как приближается Леночка, как она тянет носок, как на ней разлетается короткая юбка, как сквозь рубашку просвечивает лифчик, как в отблеске тяжелого знаменного бархата лицо ее становится нежно-розовым и красивым вдвойне.
Четко поворачиваясь, знаменная группа по периметру обошла зал и заняла, свое место.
– Вольно! – скомандовала старшая пионервожатая. – В знак памяти!… О Леониде Ильиче!… Брежневе!… Объявляется!… Минута!… Молчания!… Смирно!… Флаги склонить!…
Барабаны вновь затрещали. Маленькие флаги каждого класса поехали вниз, распускаясь до самого пола. Некоторое время длилась тишина.
– Вольно, – сказала Чернова.
– Ребята, – снова выступила директриса. – Вся наша страна замерла от горя. Ушел из жизни выдающийся человек. Со всех сторон Советского Союза в Москву…
«Начинается…» – со скукой подумал Витька.
Домой после митинга он возвращался с Будкиным. На улице было хмуро, сумеречно от тяжелых туч над городом. То и дело из окон доносилась траурная музыка. Она же играла по трансляции на заводе, долетая до слуха неровными волнами.
– Не знаешь, во сколько по телику похороны? – спросил Витька.
– Не-а. Что, смотреть будешь?
Витька пожал плечами.
– Историческое событие ведь, – сказал он. –
– Интересно, надолго ли?… – вдруг задумался Будкин.
– Не знаю. А что?
– Так… Пока он здесь, они атомную войну-то не начнут… – тихо сказал Будкин.
Расставшись с Будкиным у подъезда, Витька поднялся к себе. Школьную форму он расстелил на родительской кровати – так он делал всегда, когда родители были в командировке.
На душе было очень тоскливо. За окном тянулся бесцветный день. Витька перебрал пластинки – нет, включать проигрыватель тоже не хотелось. По телевизору показывали симфонический концерт. По радио играла музыка.
Он пошел к книжному шкафу и остановился, уткнувшись лбом в стекло. Собрания сочинений он находил невероятно скучными. На прочих корешках он задерживался, но отвергал их один за другим. Наконец, отодвинув стекло, он достал книжку в блестящей обложке, лег на пол, положив ее перед собой, и стал читать. Книга называлась: «Л.И. Брежнев. Малая земля. Целина. Возрождение».
Витька читал ее до половины пятого, а к пяти собрался и пошел в школу.
В Чекушкином кабинете уже толпились одноклассники. Витька едва вошел, сразу же был подозван к учительскому столу и получил разнос за то, что еще не переписал на магнитофон траурные марши. Впрочем, скоро его досада отступила на второй план. Витька сел на заднюю парту – уже не изгой, но еще и не полноправный член «творческой группы», хотя какие там могут быть права, Витька не знал, – и репетиция началась. Витька молчал и наблюдал. Ему почему-то все стало необыкновенно интересно.
Чекушка громоздилась за соседней партой. Взмыленная «творческая группа» стояла у доски. Витька глядел на страдания своих одноклассников, но сочувствия не испытывал. Одноклассники читали тексты – кто еще по бумажке, кто уже наизусть, сбивались, краснели, повторяли фразы по нескольку раз с разными интонациями, сопели, отворачивались к окну, менялись местами, принимали независимые позы, упрямились и злились. Чекушка тоже злилась: то молчала, внутренне кипя при виде такого надругательства над ее сценарием, то ругалась, покрываясь пятнами, блестя глазами и швыряя на стол искусанную ручку, то махала рукой и говорила – словно бы сама себе – что никуда не годится, а то успокаивалась и смотрела без замечаний.
Витька неожиданно почувствовал прилив симпатии к Чекушке. Она на глазах у всех творила, созидала новое, воплощала в жизнь свой талант, а материал у нее был необыкновенно неподатлив – Витька это отлично знал. В действиях Чекушки он вдруг ощутил правоту, а в реакции своих одноклассников – привычную лень, косность и глупость.
Витька размышлял обо всем этом, пока шел с репетиции домой. Но постепенно ноябрьский ветер и осенняя прохлада вынесли из его головы все умные мысли.
Дома Витька засел за магнитофон переписывать траурные марши. Это почему-то отняло довольно много времени. Витьке уже порядком наскучили заунывные завывания, и тут в гости пришел Будкин.
– Я, Витус, принес «АББу» и «Чингисхан», – сказал он, вешая на крючок куртку.
Витька обрадовался и вдвоем с Будкиным с новым рвением уселся за магнитофон. Пока перематывались кассеты, Будкин рассказывал, что его родители привезли ему из Москвы джинсы.
– Фиг ли вы чокнулись на этих джинсах? – неодобрительно пробурчал Витька.