География растений
Шрифт:
что оно не могло уже поместиться на самом пароходе, а нужно было
еще тащить за собой баржу с топливом.
Выехав на частном пароходе, экспедиция доехала до Бирючей
Косы, где Гумбольдт с спутниками высаживались на берег. К этому
времени сюда подошел казенный пароход, который повез их дальше,
но уже в 3 часа ночи, из-за недостатка топлива, он вынужден был
повернуть обратно в Астрахань.
Обратный путь через Воронеж и Тулу был сделан почти без»
остановок, так как наступала зима и близ Воронежа уже выпал снег.
В Москве, куда прибыли 4 ноября, Гумбольдт вынужден был
сделать остановку, так как Фишер фон-Вальдгейм хотел
непременно, чтобы путешественники приняли участие в торжественном
заседании Московского Общества Испытателей Природы, членом
которого Гумбольдт был избран еще в 1805 г., при самом основании
Общества.
Об этом заседании, происходившем 7 ноября, сохранился
интересный рассказ Герцена, бывшего в то время студентом, в его «Былое
и Думы».
«Гумбольдт, возвращаясь с Урала, был встречен в Москве в
торжественном заседании Общества Естествоиспытателей при
университете, членами которого были разные сенаторы, губернаторы,
вообще люди, не занимавшиеся ни естественными, ни
неестественными науками. Слава Гумбольдта, тайного советника его прусского
величества, которому государь император изволил дать. Анну и
приказал не брать с него денег за материал и диплом, дошла и до них.
Они решили не ударить лицом в грязь перед человеком, который
был на Чимборазо и жил в Сан-Суси*.
Мы до сих пор смотрим на европейцев и Европу в том роде,
как провинциалы смотрят на столичных жителей,—с
подобострастием и чувством собственной вины, принимая каждую разницу
за недостаток, краснея своих особенностей, скрывая их, подчиняясь
и подражая... Прием Гумбольдта в Москве и в университете было
дело не шуточное. Генерал-губернатор, разные вое- и градо-началь-
ники, сенат—все явилось: лента через плечо, в полном мундире,
профессора воинственно при шпагах и с треугольными шляпами
под рукой. Гумбольдт, ничего не подозревая, приехал в синем фраке
с золотыми пуговицами и, разумеется, был сконфужен. От сеней
до залы Общества Естествоиспытателей везде были приготовлены
засады: тут ректор, там декан, тут начинающий профессор, там
ветеран, оканчивающий свое поприще и именно потому говорящий
очень медленно,—каждый приветствовал его по-латыни, по-немецки,
по-французски, и все это в этих страшных каменных трубах,
называемых коридорами, в которых нельзя остановиться на минуту,
чтобы не простудиться на месяц. Гумбольдт все слушал без шляпы
и на все отвечал. Я уверен, что все дикие, у которых он был,
краснокожие и медного цвета, сделали ему меньше неприятностей, чем
московский прием.
Когда он дошел до залы и уселся, тогда надобно было встать.
Попечитель Писарев счел нужным в кратких, но сильных словах
отдать приказ, по-русски, о заслугах его превосходительства и
знаменитого путешественника; после чего Сергей Глинка**, «офицер»,
голосом тысяча восемьсот двенадцатого года, густо-сиплым, прочел
свое стихотворение, начинавшееся так:
«Humboldt—Promethee de nos jours»***.
А Гумбольдту хотелось потолковать о наблюдениях над
магнитной стрелкой, сличить свои метеорологические заметки на Урале
с московскими; вместо этого ректор пошел ему показывать что-то
сплетенное из высочайших волос Петра I; насилу Эренберг и Розе
нашли случай кое-что рассказать о своих открытиях». Но из
официального протокола этого заседания мы знаем, что после
торжественной части заседания была и научная, во время которой Гумбольдт
сделал доклад о «Наблюдениях над наклонением намагниченной
стрелки, произведенных во время путешествия к Уральским и
Алтайским горам, в китайскую Сонгарию и к берегам Каспийского моря