География растений
Шрифт:
больше времени на их обработку, так как моя картина природы
должна была бы представлять собою лишь общие точки зрения, лишь
верные, в точных цифрах выраженные, факты.
Начиная с моей ранней юности, я подбирал идеи для подобного»
труда. Свой первый набросок географии растений я передал в 1790 г-
знаменитому спутнику Кука, моему другу Георгу Форстеру, имя
которого я никогда не могу произнести без чувства глубокой
благодарности. Изучение различных отраслей физико-математических
знаний, которыми я после того занимался, дало мне возможность
расширить эти мои первые идеи. Но в особенности я обязан материалами
для этой работы моему путешествию в тропические страны. В созер-
цании объектов, которые я должен,был описывать, в окружении
мощной, но по самой ее внутренней борьбе благодетельной природы,
у подножья Чимборазо3, я написал большую часть из этих страниц.
Я считал необходимым озаглавить их «Идеи о географии растений».
Всякое другое, менее скромное, заглавие сделало бы более заметным
несовершенство моего труда, так что его не спасло бы и само
снисхождение общества.
Оставаясь верным направлению эмпирического исследования
лрироды, которому была до сих пор посвящена моя жизнь, я и в этом
труде расположил многочисленные явления скорее одно рядом с
другим, а не представил их, углубляясь в природу вещей, в их внутрен»
ней связи между собой.
Это положение, которое указывает тот исходный момент, с точки
зрения которого, я смею надеяться, меня будут оценивать, должно
вместе с тем свидетельствовать и о том, что когда-нибудь будет
возможно представить натурфилософски картину природы совершенно
другого рода и гораздо более высшего порядка. Как раз такая
возможность, в которой я до моего возвращения в Европу сам почти что
сомневался, такого рода сведение всех явлений природы, всякой
деятельности созидания к никогда не прекращающейся борьбе
взаимно противостоящих основных сил материи получило
обоснование в смелом труде одного из наиболее глубокомыслящих людей
нашего столетия4.
Не будучи вполне чуждым духа шеллинговской системы, я далек
от убеждения в вредности чисто натурфилософских изучений для
эмпирического знания, так же как и в необходимости вечного
столкновения эмпириков и натурфилософов, как двух враждующих
полюсов. Немногие из натуралистов жаловались так громко, как я, на
неудовлетворительность современных теорий и характер их
изложений; немногие так определенно заявляли о своем недоверии в
существовании специфической разницы в так называемых основных
веществах (Опыты раздражения мускулов и нервных волокон,т. I, стр. 376
и 422; т. И, стр. 34, 40).
Кто же может с большей радостью, чем я, принять систему,
которая, отбросивши атомистику и односторонние воззрения,
последователем которых и я сам некогда был, сводящие все разнообразие
материи просто к разнице в плотности и заполнении пространства,
обещает пролить яркий свет на организм и на до сих пор
естествознанию недоступные явления тепла, магнетизма и электричества.
Картина природы, которую я здесь даю, основывается на наблкь
дениях, установленных отчасти мною одним, отчасти совместно с Бон-
планом. Соединенные в течение долгих лет узами тесной дружбы,
переживши вместе все тягости жизнив некультурных странах и в
условиях неблагоприятных климатов, мы решили, что все работы,
которые явятся плодом нашей экспедиции, должны носить наши оба
имени.
Во время редактирования этого труда в Париже я пользовался
часто советом знаменитых ученых, в тесном контакте с которыми
я имел счастье жить. Лаплас, имя которого не нуждается в моих
похвалах, принял с момента моего возвращения из Филадельфии
самое теплое участие в разработке сделанных мною в тропиках
наблюдений.