Георгес или Одевятнадцативековивание

Покровский Владимир Валерьевич

Ну я и взял.

* * *

Дня через два три Вера привела ко мне своих друзей - я их видел первый раз в жизни. Друзья сказали: "О, какая квартира!", - и стали ходить по комнатам. Вера посмотрела на меня и загадочно подмигнула.

Это была парочка. Парень - длинный и до неприличия молодой. Звали его Манолис, но, похоже, это все-таки была кличка. А девчонка - огонь! Маленькая, складненькая, с поющим голосом, так и кажется, что вот сейчас от восторга захлебнется. Разглядывая квартиру, она все время делала попытки перейти на ультразвук. Звали ее Тамарочка, что мне с первого взгляда понравилось. Я уж опасался, что Эвридика.

Тамарочка тепло очень в мою сторону поглядывала, отчего Вера моментально приняла позу кобры.

На кухне, выуживая из мойки стаканы, я спросил ее:

– Ты зачем их привела?

– Будущие партнеры, - пояснила Вера.
– Скоро твое деньрожденье. Сейшн устроим.

Я сначала не понял.

– Что за партнеры? Преферанс, что ли?

– Да ладно, - напряженно улыбаясь, сказала Вера.
– Будто не понимаешь.

– Не понимаю. Что еще за партнеры?

– Ой, ну все!
– поморщилась она.
– Ну ты же хотел группешник?

– Я?!!

Один из стаканов выскользнул в мойку и чуть не разбился.

– Что это я хотел? Когда это? Ты что, не помнишь, это ж мамочка твоя говорила!

– Ладно, проехали, - сказала Вера с некоторым раздражением.
– Я твою маму не трогаю. Сам не знаешь, чего хочешь. Назад отыгрывать я не собираюсь. Людей предупредила, уговаривала сколько, а ты теперь задний ход. Бери стаканы, пошли.

У моей головы глаза были навыкате и я этой головой ошалело мотал. Ужасно у этих баб милая черточка - переваливать с больной головы на здоровую. Чтоб она потом моталась глаза навыкате.

Но вот чего я действительно терпеть не могу - так это ругаться с Верой. Главное, незачем, потому что в конце концов всегда выходит, по-моему, даже если соглашаешься совсем на противоположное.

Она думает, я ее боюсь. Она на меня покрикивает и пытается мне приказывать. Потом я срываюсь, и она становится нежней кошки, жмется к моим ногам и намазывает мне масло на бутерброды. А это еще противнее, хотя сначала и нравится ( я чешу ей под подбородком, она мурлыкает и сюсюкает словом, идет долгий переходный процесс к нормальному настороженно- любовному состоянию).

Я бы ее бросил, да без нее тяжело очень и кислородное голодание. Я тогда, чтобы не вздыхать, как в сентиментальных фильмах, делаю выдохи сквозь сжатые зубы - словно сигаретный дым выдуваю. Иногда вниз, иногда к кончику носа. А закономерности никакой нет, когда куда выдуваю.

Словом, замяли разговор, сели за стол. Я ни секунды всерьез не думал, что может дойти до группешника.

Первое время Манолис молчал, говорили одни дамы, да я, по долгу хозяина, вставлял словечко-другое. А парень, изучив квартиру, принялся изучать меня. С очень независимым видом, как это у молодняка водится. Он, собака, так внимательно меня изучал, что я даже начал подумывать, а не заподозрила ли меня верина мамаша в гомосексуальных наклонностях.

Потом говорит:

– Вы кто?

Вообще-то странный вопрос хозяину, поэтому я уточнил:

– В каком смысле?

– В том смысле, что вокруг нас происходит, - не совсем внятно пояснил свою мысль Манолис.
– ВЫ-то сами кто будете? Демократ, памятник, коммунист, жириновец или, не к столу будь сказано, баркашовец?

Я покосился на Веру, она извинилась плечами.

– Так вот я и спрашиваю, - не отставал настырный Манолис.
– Вы кто?

"Мо тань го ши", - ответил я назидательно.

Он деловито осведомился:

– Фракция?

– Что-то вроде. В переводе с китайского (а, может, врут) это означает: "Не будем говорить о делах государственных". Я в том смысле, что в моем доме о политике не говорят. Табу. Низзя.

– Как?! Во всем доме?!
– изумилась Тамарочка.

– В моей квартире.

Тамара состроила мне большие глазки, я состроил ей то же самое. Вера поперхнулась салатом. Ее взгляд напомнил мне залп ракетной установки "Катюша" в кино про войну, когда наши предпринимают глобальное наступление.

Все сделали вид, что ничего не случилось. А чего, спрашивается? Что я, к будущему партнеру по совместной любви уже и симпатии проявить не могу? Что мне, через отвращение в нее вторгаться прикажете? Да на хрена мне такой группешник!

Разрядил обстановку тот же Манолис. Он, может, и впрямь ничего не заметил.

– Коммунистов - ненавижу!
– злобно сказал он и налил себе еще.
– И если вы коммунист...

– Он не коммунист, - ядовито сказала Вера.
– Он букинист.

И тут я про своего Георгеса вспомнил.

– Ага, - говорю.
– Букинист. Только теперь это библиофил называется. Вот, кстати, на днях приобрел любопытного Сименона.

– Детективчики, - съязвил Манолис, все еще подозревающий меня в тайном пристрастии к коммунизму.

Но я себя сбить на полемику не позволил.

– Девятнадцатый, между прочим, век, - сказал я.

Ревизоровской немой сцены я не добился, меня сначала просто не поняли, потом не поверили, и вот тогда я вытащил из шкафа заветную книжицу. Тогда они вежливо удивились - мол, надо же. Если бы я им блок "Мальборо" предъявил, удивления было бы больше, ей-богу.

Но все равно я им все показал и рассказал - сам не знаю зачем. Я до этого даже Вере Георгеса не показывал, а тут что- то не выдержал. Синдром мидасовых ушей - сам название придумал, есть такая легенда в библии.

Дамы похихикали, а окосевший Манолис к тому времени уже так въехал в политику, что переключить его на что-нибудь другое, даже на баб, было теоретически невозможно.

Он мрачно меня выслушал и, криво усмехнувшись, сказал:

– Во-во. Как с кружки пива. С таких вот малостей все и начинается.