Гера
Шрифт:
По дороге застряли в пробке минут на пятнадцать. Дудков выругался, позвонил Шубину:
– Мы едем. Пробка здесь. Просто пробка.
Лихорадка стала возвращаться. Маятник качнулся снова в сторону сумасшедшего риска. Только когда Сашка остановился у крыльца «Графита», Дудков вдруг взял его за руку, как малыша.
– Сейчас мы поднимемся в номер, ты не кипишуй, Гера. Тебя убирать
Все прозвучало вполне… вполне достойно и искренне. Если бы не этот растерянный взгляд, который сбил Сашку раньше. То, что в Киеве – не они – сто процентов. Но здесь – уйти живым – это задачка не для юного скаута, а для опытного агента.
Северцев ждал в номере. Спокойно ждал, сидя в кресле и теряя свое «министерское» время по песчинкам. Сашка вошел и остановился на пороге. По сути – их первая встреча.
«Интеллектуал» Шубин кивнул и шагнул за дверь мимо Сашки. А Сашка прошел в номер. Присел к столу и написал на отрывном листке название вокзала, номер камеры и код. Подтолкнул Северцеву.
Северцев – крепкий черноволосый мужчина лет пятидесяти, с длинным носом и тонкими губами. Лоб высокий и немного выпуклый, а щеки впалые. Он выглядит моложе и бодрее, чем есть на самом деле. Взял листок и наморщил лоб складками.
Сашка поднялся.
– Могу быть свободен?
Северцева вопросами не прошибить.
– Можешь, Гера. Задергал ты меня своими непонятками. О неразглашении – сам знаешь. Не мне тебя учить.
И еще раз всмотрелся в Сашку черными глазами:
– Говорят, большой шишкой становишься?
– Много чего в Киеве говорят…
– Это не в Киеве говорят, – усмехнулся Северцев.
Сашка дернул плечами.
– Дудков передал мне об этом… покушении, – продолжил чиновник. – Ты это пробей, Гера. Чтобы не винить тех, кто не виноват.
Северцев, наконец, поднялся и протянул ему руку.
– Давай, парень. Держись!
Сашка ответил пожатием и вышел. В коридоре ждал Дудков. Тоже вежливо попрощался. В холле Шубин тоже кивнул – уже издали: бывай, мол, счастливого пути.
Сашка выбрался на трассу. Взял такси. Потом снова пересел.
– Ана Полетаева?
– Кто?
– Раненая, в пятнадцатой палате.
– Кто?
– Ана Полетаева, она работала у вас медсестрой. Ее ранило…
Никакого ответа. Потом позвонил Грому:
– Все в порядке.
– Возвращаешься?
– Пока нет. Здесь нечисто что-то. Не с ним самим, а вокруг – как-то неспокойно.
– А чувствуешь себя как?
– Хреново.
– Ладно, спи давай, – Гром отключился.
И Сашка понял, отчего Грому тяжело говорить: он далеко и ничем не может помочь. Лека тоже ответила как-то обиженно:
– Где ты? Почему входящие блокированы?
– За границей. Я скоро вернусь.
– Я думала, ты вообще исчез…
– Нет, не думай так. Не надо…
Сашка не исчез. Просто ему нужно время, чтобы разобраться во всем. Чтобы разложить все по полочкам. Чтобы… выжить…
Жар упирается в самую макушку. Голова гудит, как пчелиный улей. Гудит… И она прорывается в этот гул, дозваниваясь до него:
– Я хочу быть с тобой, Гера… Я хочу сейчас быть с тобой. Мне без тебя… очень плохо. Очень. Я хочу быть тебе нужна.
– Ты нужна мне. Очень нужна.
Кому он говорит это? Кто из них бредит? Он? Или Лека, изнывающая от беспокойства в далеком Киеве?
Наконец, ночь наваливается. Ночь душит и не оставляет ни одного шанса выбраться из этого города. Сашка поднимается и включает свет… Везде. Но ночь все равно стучится снаружи. Она ломится в дверь и что-то бормочет.
– Кто это? – спрашивает Сашка в бреду.
– Свои…
Свои? В Москве? И как нашли его эти «свои»? Наконец, дверь открывается. Сама по себе, почти бесшумно. И Сашка понимает, что это было, может, его последнее дело. И более того – последнее дело Северцева, потому что на пороге стоит Шубин в компании людей воинственного вида в штатском.
Вот, что было неспокойно. Эта ночь. Это напряжение вокруг Северцева. Сашку это не могло миновать…