Гера
Шрифт:
– Где она?
– В госпитале, – качает головой Весна.
– Где в госпитале? – не может понять Сашка.
Сразу все становится непонятным: почему Весна полна сил и пышет здоровьем, а Аня была так бледна и так исхудала, почему Весна сейчас стоит перед ним, а Аня еще где-то дежурит, почему некоторые и на войне умудряются наслаждаться жизнью, а ни он, ни Аня – не могут и в мирное время.
– Дежурит?
– Нет, бомба
В первую секунду Сашка никак не реагирует. Бомба – во дворе? Как она там оказалась?
– Здесь рядом бомбили. С тех пор, – добавляет Весна. – Недавно так хирург погиб. Задел случайно такой пакет и взорвалось…
– А Аня?..
– Она живая, живая еще, – говорит Весна. – Пойдем...
Сашка идет за ней – не чувствуя себя ни живым, ни мертвым – в палату. Раненых – человек пятнадцать. Аня лежит на одной из кроватей, укрытая серым сукном. Ее лицо по-прежнему бледно, глаза закрыты.
Весна находит для Сашки табурет.
– В живот ранило. Очень больно. Уже оперировали, но она без сознания еще.
Весна никуда не уходит. Стоит рядом и глядит на Сашку.
– Ты военный?
Он молчит. Кажется, что Аня не дышит. Он смотрит в ее лицо, пытаясь распознать хоть какие-то следы жизни, но ничего не замечает. Весна понимает его сомнения:
– Живая еще, но в себя не приходит...
– Приходит, – вдруг произносит Аня. – Оперировали, говоришь?
И только потом открывает глаза.
– Не задалась наша ночь, Саша. Пожалуй, я не полечу с тобой завтра. Неважно себя чувствую.
Она улыбается. И он не может понять – это улыбка сквозь боль или сквозь пересохшие слезы.
– Больно?
– Уже нет. Больно не это. Больно то, что я не знаю, буду жить или умру. Я не чувствую этого. Может, впервые в жизни мне хочется жить, а я не знаю, буду ли. Я хочу это знать наверняка, понимаешь? А так, не больно, нет... Я вчера так переживала из-за этой женщины и ее ребенка. А ее брат его забрал.
Сашка смотрит не мигая.
– Твои дела как? – спрашивает Аня.
– Уладил.
– Ну, и хорошо.
Она еще помнит о том, что у него были дела, но помнит – сознанием, а чувствами пытается ухватиться за тонкую ниточку жизни и повиснуть на ней, но нить выскальзывает...
– Мне нужно лететь, – говорит он.
– Это правильно. Я еще болеть буду.
–
Она улыбается безжизненной улыбкой.
– Это же мой госпиталь. Я тут работала, теперь я сама тут лечусь. Все меня знают. Это все – последствия войны. Смотри – сколько раненых...
– Здесь всегда будет война...
– Возможно.
Она снова закрывает глаза.
– Я не могу говорить много. Давай просто попрощаемся. Может, уже навсегда в этот раз, кто его знает. Береги себя, Саша. Помни, что я тебя люблю...
– Я так жалею, что не удержал тебя тогда! – говорит вдруг он.
– Когда? – спрашивает она, не открывая глаз.
– После выпускного.
Ее лицо на миг искажается гримасой отвращения. Но она, словно переборов себя, говорит с улыбкой:
– У меня почти два года не было мужчины. Поцелуй меня, пожалуйста, на прощанье, Саша... Пусть это глупо.
Сашка склоняется к ее холодным губам.
– Я люблю тебя...
– Да, – говорит она. – Я тебя тоже.
Он выходит, останавливается на крыльце госпиталя и закрывает лицо руками. Слезы застилают глаза. Нет сил верить в лучшее. Проклятый город! Проклятая война! Проклятая жизнь!
Сашка не замечает, что Весна выходит за ним следом и молча стоит рядом. Но она теребит его за рукав, и Сашка приходит в себя. Девушка протягивает записку с номером телефона.
– У нее нет мобильного. Это тебе, чтобы звонить сюда.
Он вытирает лицо и берет бумажку.
– Спасибо.
Она смотрит, качает головой, и ее улыбка, наконец, пропадает. Сашка спешит уйти, снова оставляя позади себя руины и обломки собственного сердца.
По обочинам дорог растут тополя. Такие же, как дома, – и не такие. Тополя чужой страны. Дороги чужой войны. Сашка выберется, а Аня?
А если она умрет? Если она уже умерла? Сколько раз эта мысль разрывала его сердце на куски, как взорвавшаяся бомба? Почему у этой золотоволосой девочки такая несветлая, такая недобрая судьба? Почему же она не стала моделью или диктором на телевидении? Она лучше, красивее, умнее многих. Может, потому что она не любит себя? Потому что сама выбрала чужбину, войну, боль и отчаяние?
И он не помог ей. Не удержал за руку. Позволил ей мучить себя и мстить себе за что-то. Она хотела жить собственной жизнью. Она стремилась к боли. И она ее получила.