Гера
Шрифт:
Она выходит в ночь и понимает, что именно с этого момента, а не с выпускного бала, началась для нее самостоятельная жизнь – жизнь без Герасимова. Раньше он все время был рядом, не сводил с нее глаз, звонил, постоянно «случайно» сталкивался с ней вечерами около дома. Ничего этого больше не будет. Легко. Но жаль чего-то.
Новая жизнь началась для Ани почти в полночь. Звезды исчезли с неба, словно растаяли. И луну затянули непрозрачные облака – кто-то вверху задернул шторы, чтобы не видеть хрупкую девочку, спотыкающуюся
Она чертыхнулась. И услышала позади шаги. Пошла быстрее, но шаги не отстали, а приблизились. Она снова споткнулась и обругала свои туфли на каблуках.
– Ты еще и матюкаться умеешь, Залетаева? – окликнул тот, кто преследовал ее в потемках.
Аня с облегчением обернулась и приостановилась. Человек знал ее. И она узнала его голос. Перед ней возник двоечник Морозов, за километр от него несло дымом.
– А, Морозов! Рассвет в другой стороне.
– Я за тобой шел, – он мотнул головой. – Попала ты, Залетаева. Твой Герасимов теперь ничем тебе не поможет. А я мечтал трахнуть тебя на выпускном. Ну, хоть и после очкарика.
– Исчезни отсюда!
Аня развернулась и пошла дальше. Поначалу она совсем не испугалась, а даже успокоилась, увидев хорошо знакомую рожу Морозова. Вид его был вполне привычен. Она изо дня в день видела его в классе, изо дня в день выслушивала его нудные приставания и высмеивала его никчемные попытки ухаживать за ней. Но теперь тяжелое дыхание Мишки начало ее настораживать. Его шаги никак не отставали, словно приклеились.
Вдруг Морозов схватил ее сзади за плечи и столкнул с дороги в темный провал. Каблук ушел в пустоту. Аня упала на колени, поняла, что испачкала платье о траву, и стукнула его по голове.
– Соображаешь, что делаешь?
На упитанного Морозова удар не произвел никакого впечатления. Он засопел и навалился на нее всем телом, не давая ей подняться.
– Эй, Мороз, прекрати! – она, все еще шутя, уперлась ему в грудь.
Но губы Морозова уже рвали ее рот дымным поцелуем. И вдруг она поняла, что он не шутит. И что она не справится с ним. Что – наоборот – сейчас он справится с ней. И это и будет началом ее самостоятельной жизни – без Герасимова.
Аню, еще пять минут назад хотевшую секса с Герасимовым, теперь парализовал ужас. Она закричала изо всех сил, но вышло не громко и не пронзительно, а хрипло и сдавленно.
– Не надо, Мишка! – она снова попыталась его оттолкнуть.
– Надо.
Он потянул ее платье вверх, оголяя ноги и сдирая с нее белье. Она снова закричала, и он залепил ей пощечину.
– Заткнись, Залетаева! Ты же меня хочешь, я знаю!
– Нет!
– Заткнись!
– Не-е-е-ет!
Морозов уже не замечал ее криков. Душный запах алкоголя упал на нее сверху и крепко прижал к грязной траве. Остановить его было невозможно. Она продолжала барахтаться и кричать, а он продолжал раздирать ее ноги в стороны.
И
– Вошел и кончил. Больше и не надо, – объявил довольно. – А вот это на память себе заберу, – поднял с земли ее трусики и сунул себе в карман.
Аня попыталась подняться и увидела, что ее ноги перепачканы кровью. Боли она не почувствовала, или болело все сразу: ударенная щека, искусанные губы, ноги. Сердце…
– Бревно ты, Залетаева! – прокомментировал Морозов. – Несексуальное бревно. Желаю, чтобы ты залетела от меня.
Повернулся и пошел прочь. Вокруг было по-прежнему пусто, темно и тихо. Минут через десять из-за облаков выскользнула луна, и Аня увидела, что сидит в траве у обочины дороги, что ее платье грязно, а по ногам продолжает течь кровь. Она поднялась, оправила платье и вернулась на то места, с которого ее столкнул в темноту Морозов.
Стиснула зубы. Плакать – бестолку. Сейчас ей нужно вернуться домой так, чтобы не напугать бабушку. Значит, нужно торопиться, пока не рассвело, пока она еще спит.
Аня зашагала в сторону своего района. Провинциальная глухая ночь обволакивала какой-то слизью, еще больше пачкая ее тело. Она, собрав насилу мысли, стала думать о том, что, в самом деле, может забеременеть от придурка Морозова, что тогда придется просить у кого-то денег на аборт. А просить – не у кого. Что все это может помешать ей поступить в институт и учиться. И среди всех мыслей уже не было ни одной о Сашке...
Она вернулась в три утра. Открыла дверь своим ключом и проскользнула в ванную, не включая свет.
Вода в кране холодная. Аня натирается мылом и плачет. Гадкая эта жизнь.
– Анечка, ты вернулась?
– Да, бабушка…
Потом замачивает платье и тоже трет. Пятна крови и грязи стираются, расползаются и исчезают. И ночь тоже стирается – стиральным порошком.
– Водички тебе нагреть?
– Не надо. Я чуть-чуть.
Аня ложится в постель. Лежит до утра без сна. Встречает одна первый рассвет своей взрослой жизни.
Утром встала – посмотрела на чистое платье. Чистое, как ничего и не было. Понять бы теперь – беременна или нет. Холодный пот прошибает Аню, когда она думает об этом. Нет! Не может быть такого! Хотя почему не может?
Бабушка уже звонит своей племяннице, которая живет в Донецке, чтобы та встретила Аню и приютила на время вступительных экзаменов. А Аня смотрит в книжки и не может ни о чем думать, кроме одного: а что если?
Наконец, поехала в институт. Не тошнит, не рвет, но голова кружится, как на карусели. Аня тянет билет и чувствует, что вот-вот упадет в обморок…
Сдала все-таки. Сдала, и начались месячные. И потом узнала, что поступила – на свой стоматологический факультет. И в общежитии нашлась для нее койка. И есть Бог на свете!