Гера
Шрифт:
Бородатый алкоголик выхватил нож. А Сашка – пистолет.
– Давайте, пока живы! – кивнул им на широкую трассу.
– Вот стволом и поделишься!
Сашка подумал о груженной фуре и не стал медлить.
Потом Гром кивнул.
– Нормально. Правильно занулил. Эти в розыске – сто процентов, ментам меньше работы будет. А нам лишние свидетели – лишние.
Гром всегда четко рассуждает. Поэтому «компания грузоперевозок» «Транссервис» и стоит прочно. Выстояла два года – до Сашки, и пять лет – при нем. И оборотов пока не
– Не всегда же будет такой беспредел, – сомневается Сашка.
– Пока всю оборонку не разворуют – будет, – утешает Гром. – Думаешь, уже ничего не осталось?
– А власть если поменяется?
– Власть? – Гром усмехается. – Где ты власть в нашей стране видел?
Гром смеется. Это хороший знак. Даже очень. Бывает, они зависают вместе в ночных клубах и борделях. Тогда течение времени кажется еще легче и приятнее.
– А не куришь ты чего? – спрашивает Гром, дымя толстой сигарой.
– Моей девушке не нравится, когда я курю.
– Девушке? У тебя девушка есть? Ты не дури, Гера. Девки нам лишние!
Так он рассуждает. Есть полезные вещи и люди, а есть – лишние. Оружие, водка, сигареты, кокаин – полезные, а свидетели, родственники, девушки – лишние, потому что мешают человеку быть свободным. Ясно, что Гром прав. За эти годы он еще шире сделался в плечах и еще тяжелее стали казаться его кулаки. А Сашка – высокий, крепкий, но все-таки по-прежнему «очкарик».
Так и протекает жизнь. Не давит особо. Не рвет нервы. Не изматывает.
4. ОРХАН
Ане в это время – в тысячу раз тяжелее, не из-за Герасимова, а из-за того, что время идет прямо по ней так, что хрустят позвонки. Она живет – за чертой бедности: на бабушкину пенсию, студенческую стипендию и пособие за погибших родителей. Но этого недостаточно, чтобы выжить.
Аня учится не блестяще, хотя старается изо всех сил. Часто голова кружится от голода, и желудок сводит спазмами, но учиться нужно – чтобы добиться чего-то лучшего. Стать врачом, сделать карьеру… что-то в этом духе.
На курсе есть мальчишки, но они ее не интересуют. Иногда она вспоминает Герасимова и грустит… ни о чем. Не о нем, а так просто.
Она бредила медициной с детства, но занятия утомляют и совсем ей не интересны. Хочется чего-то совершенно другого, но она не знает, чего именно. Сокурсницы побогаче тусят в ночных клубах, но Аню и туда не тянет. На выходные она приезжает домой, к бабушке. И чувствует, что и дома ей неуютно и печально.
Однажды встретила маму Герасимова, та обняла ее и поцеловала, как родную.
– Как ты, Анечка?
– Все хорошо, теть Валь. А Саша?
– Даже не наведывается к нам. Только сообщения Костику присылает.
– Костик в каком уже?
– В седьмом. Оболтус страшный, с Сашей не сравнить.
Интересно стало, как там живет Сашка в столице, и как вообще живет столица в такое нелегкое время, но уехала в институт – и интерес выветрился. Снова пришлось
Когда человек оказывается один на один с тем временем, в которое ему довелось жить, он всегда чувствует себя беспомощным. Развал СССР, разгосударствление, смены валюты и ее неизбежная инфляция, – все это выпало на Анины студенческие годы. Она застала повышенную стипендию в размере пятнадцать гривень, за которые нельзя было вообще ничего купить. Жизнь девочки не была даже существованием, даже борьбой за выживание, была только надеждой.
Бабушка помогала, чем могла. Но ее пенсия – не намного больше студенческой стипендии.
Аня подрабатывала, мыла полы в магазинах и сидела с детьми бизнесменов. Но заработанные деньги таяли. Даже на еду не хватало. И на занятиях сознание мутилось от усталости и голода.
Не раз хотела бросить учебу, но жаль было собственных стараний. Иначе – пришлось бы вечно сидеть с чужими детьми и мыть чужие квартиры. Не осталось бы даже надежды.
Соседкам по общежитию помогают родители, а у Ани – нет родителей, ей некому помочь.
– Да, тебе надо пробиваться самой, – говорит Ленка, жуя кусок батона с маслом. – Булку хочешь?
– Нет.
Аня не может заставить себя взять чужого – ни копейки, ни кусочка.
– Так ты с голоду помрешь чего доброго, – предупреждает спокойно Ленка. – Замуж тебя надо выдать, подруга. Чтоб заботился о тебе кто-то. Не пацан какой-то, а солидный мужик.
Аня пожимает плечами. Мысль стать чьей-то содержанкой совсем не пугает ее, но и не прельщает особо.
– У моей матери знакомый один есть. Один… чурка какой-то, короче. Торгаш.
– «Солидный» торгаш? – сомневается Аня.
– А чего? Тоже неплохой вариант. Моя мать вместе с ним дубленки возила.
– Челнок что ли?
– Не челнок! – Ленка со знанием дела мотает головой. – Это же его товар, он не челнокует. Свое продает.
И еще с минуту, продолжая жевать, спокойно разглядывает Аню.
– Ты красивая – сгодишься.
Ленка завидует. У нее самой толстая задница и прыщавое лицо. И волосы выкрашены в сине-черный цвет, так ей кажется – экстравагантно. Но зато ей не нужно думать, где взять кусок хлеба с маслом. Он сам идет ей в рот.
Так, окончив третий курс, Аня познакомилась с Орханом. Орхану – пятьдесят два года, и он турок. Невысокий, полный, лысый, резкий, с грубыми, мясистыми чертами лица. У него большой нос, толстые губы, короткие волосатые руки. Но он не злой человек. И в Ане он души не чает.
Жена его умерла в сорок лет от какой-то женской болезни. Он остался один, без детей, и чтобы чем-то заняться – зачелноковал. На самом деле – он лавочник, малообразованный, но ловкий малый. Он и русский язык схватил как-то быстро, поверхностно, но для него – вполне достаточно. У него смешной акцент. И Ане с ним смешно.