Германия и революция в России. 1915–1918. Сборник документов
Шрифт:
Препарируя, иногда довольно искусно, иногда грубовато, свои отчеты о России, он неизменно придавал этому как бы характер отчета о той работе, в которой он якобы сам принимал большое участие, и под это получал деньги. Наиболее грубой подделкой является та смехотворная история, которую теперь нельзя читать без улыбки, как он уговорил германское правительство и трех императорских послов, которые по этому поводу вели между собой длительную «крайне секретную» переписку, была сочиненная Цивиным басня о том, что в конце декабря 1916 и в начале 1917 г. в Осло должен произойти большой революционный съезд партии с.-р., в котором главную роль будет играть Чернов. И с каким тщанием германский посол в Осло разыскивал типографию с русским шрифтом, чтобы там печатать какие-то чрезвычайно важные документы или прокламации.
Люди, привыкшие считать немцев чрезвычайно деловыми и дотошными людьми, вряд ли поверят, что германские военные и гражданские власти могли проявлять такую совершенно детскую доверчивость и наивность с людьми, именовавшими себя русскими революционерами. Так думал и я сам. Когда, года три тому назад, ко мне пришел один вашингтонский профессор, занимавшийся разбором немецких архивов, и показал мне микрофильм с отчетом гр. Ромберга в Берне о своем свидании с «Вейсом», прочитал мне то место, где он говорит о «Вейсе» как о «фюрер дер руссишен социаль-революционерен партай» [464] , – я был действительно поражен. Если немцы в Берне, где у них были все возможности информации о русской эмиграции, называют человека вождем русских с.-р., то не может же этот «Вейс» быть просто авантюристом или самозванцем. Ведь немцев же на удочку не так легко поймать! И когда мой собеседник, указывая именно на эту характеристику, заявлял: ведь это могут быть только два человека – либо Натансон, либо Чернов – никакого меньшего человека немцы не примут как «вождя» русских с.-р., мне стоило большого труда с ним спорить. И только через несколько месяцев, когда они добрались до дальнейших документов и там узнали, что речь идет о некоем Цивине, то и ему и мне стало ясно, что о проницательности и осторожности немецких властей в то время у нас было слишком высокое мнение.
464
Вождь российской партии социалистов-революционеров (нем.). (Примеч. Ю. Ф.)
Как мы знаем теперь, они о Цивине не производили никаких расследований, а просто поверили австрийскому атташе, который и сам был обманут ловким и красноречивым Цивиным.
Я не хочу приводить Вам здесь весь список тех несуразностей и всего того жульничества, к которым Цивин прибегал для того, чтобы поднять свои акции в глазах немцев, которым он явно очень импонировал как человек. Даже история о съезде в Осло, о которой они сами могли убедиться, что это была чистая фантазия Цивина, их не разочаровала.
Теперь о Левенштейне. Левенштейн был вовлечен в «работу» позже. Но он явно усвоил себе тот самый метод выманивания денег у немцев, ничего не давая взамен, к которому прибегал его «учитель». Возьмите те телеграммы, которые приведены под № 79 и др., каких курьеров Левенштейн мог посылать 3 или 10 ноября в Петербург для установления [связи] с партией с.-р.! С какой партией с.-р.? С левыми? Черновым? Брешковской? И какого черта с.-р., получившим уже победу на выборах в Учредительное собрание, но потерявшим власть в стране, нужны были связи с заграницей, да еще с таким великим деятелем, как Левенштейн? Явно, что те 5000 марок, которые он получил под поездку курьеров, были блефом, и только блефом. Совершенно таким же блефом была и сочиненная Левенштейном история о том, что Цивин якобы арестован Временным правительством по обвинению в сношениях с центральными державами и что для его освобождения нужны 20 тыс. марок, которые опять-таки были выданы Левенштейну легковерными немцами. Ведь Вы сами в разговоре с бывшей женой Цивина могли убедиться в том, что он никогда не был арестован и его не надо было освобождать.
Теперь вернемся к более общему вопросу. По моему глубокому убеждению, ни Цивин, ни Левенштейн ничего для немцев не делали, никакие сведения им не давались, да они и не могли и не хотели их давать. Они были чистые «хохштаплеры», помесь Хлестакова с вымогателем. Эти два молодых человека, которые, по-видимому, очень нуждались в деньгах, пошли на всю эту авантюру только ради немецких денег, а не для чего иного.
Нет сомнения, что Цивин короткое время давал деньги на газету Чернова в Женеве, но деньги довольно небольшие. (Колбасина рассказывала нам о той встрече, которую М.В. Вам описал, что Цивин заплатил долг за бумагу. Ну сколько в тогдашней Женеве могла стоить бумага для журнальчика, который выходил, вероятно, в 500 или 1000 экз. На содержание редакции он денег не давал, это Колбасина совершенно категорически утверждает.)
Конечно, здесь очень много остается еще неясных пунктов, которые мы, вероятно, никогда не сможем полностью выяснить и в которых беседа с Левенштейном ничего не сможет дать. Но мне представляется, что откровенный разговор с Левенштейном сможет выяснить общий характер и моральную физиономию Цивина и его отношение к партии с.-р. и ее вождям. Возможно, что Цивин надувал и своего ближайшего друга Левенштейна, поддерживая и в разговорах с ним легенду о том, что он видный деятель с.-р. партии, что ведется какая-то работа и т. д. Но я этого не думаю. Эти два молодых человека вряд ли друг перед другом скрывались и дипломатничали. Во всяком случае Левенштейн мог убедиться во время своей поездки в Осло, что никакого съезда там не было, что Чернов туда не приезжал, что это все был блеф. И я себе не представляю, чтобы эти два циника играли комедию друг перед другом. Вернее всего, что они в веселую минуту весело смеялись и над обманутыми немецкими министрами, и над наивными стариками из партии с.-р., которые были настолько непрактичны, что не могли сами получить гораздо большие деньги у немцев, чем те крохи, которые они получали через Цивина.
Мне кажется, что в откровенной беседе с Левенштейном можно было бы вот именно эту сторону дела нащупать и получить если не юридическую, то моральную уверенность, что партия с.-р., или Чернов и Натансон, на самом деле помощи от немцев сознательно не получали, даже если говорить о небольших суммах, а о больших нечего и говорить.
Но, спросите Вы, согласится ли Левенштейн быть настолько откровенным в беседе с Вами. Мне казалось бы, что беседу с Левенштейном надо было бы начать с того, чтобы выяснить ему, что из всего этого расследования мы не собираемся делать «коз селебр», что никакого опубликования его имени и теперешних псевдонимов не будет и что прежде всего мы рассматриваем деятельность и Цивина и, в особенности, его как проделку молодых повес, которые очень ловко выманили у немцев большие суммы денег, ничего не давая в обмен и не совершая никакого политически или юридически наказуемого преступления. Их нельзя было бы предать суду, если бы даже Цивин сейчас был жив и находился в демократической стране, обвинить в государственной измене, ибо они немцам ничегошеньки не сообщили, что немцы сами не могли бы узнать из газет. Даже никакой пропаганды среди пленных они не вели, что вряд ли юридически наказуемо, – кроме первого периода деятельности Цивина в Австрии. Они не были изменниками России, они не были союзниками немцев, они просто легкомысленно выманивали деньги у немецких дураков, которые такие деньги раздавали налево и направо, ничего не проверяя и не контролируя.
Но тут есть и другой элемент, касающийся уже не их, а касающийся памяти очень заслуженных и известных революционеров, на которых документами о связи с легкомысленными поступками Цивина и Левенштейна бросается тень.
Не считает ли он, Левенштейн, себя морально обязанным теперь, когда он сам уже старый человек, сделать все для того, чтобы, рассказав истинную и полную правду, содействовать реабилитации чести ни в чем не повинных людей, которые могут пострадать «морально» из-за их проделок в 1916 и 1917 г.?
Насколько я слыхал о характере Левенштейна, это эмоциональный, не очень глубокий, но не плохой человек. Может быть, такого рода подход побудит его быть откровенным.
Конечно, возможен и другой исход этой беседы: он может, говоря, как Вам может показаться, очень честно и убедительно, сообщить ряд мелочей, которые поколеблют нашу веру в правильности поведения Чернова и Натансона. Ну что же, нам для себя и это нужно было бы выяснить. Тогда мы бы уже в убеждении, что мы все, что возможно, сделали, бросили бы расследование и забыли обо всем этом деле.
Я понимаю, что, несмотря на огромные размеры моего письма, я не все доводы привел и не на все возможные вопросы заранее ответил, но я хотел убедить Вас, что поездка в Израиль, – если только она для Вас лично не сопряжена с слишком большими жертвами, была бы логическим и необходимым завершением той акции, в которую Вы сами себя втянули.
С глубоким уважением,
Ваш
11
М.Н. Павловский – Р.А. Абрамовичу
Париж, 2 мая 1959 г.