Германия и революция в России. 1915–1918. Сборник документов
Шрифт:
Все же любопытно, что Бобров говорил об «огромных деньгах» Цивина. Деньги у него были большие тогда еще от австрийцев. Но каким образом Боброву могло показаться, что деньги огромные. Ведь если он и субсидировал газету Боброва – Чернова в Женеве, то, как сообщала первая жена В.М. [Чернова], очень маленькими суммами.
Словом, в этом деле много непонятного. И теперь, как будто, уже нет никакой возможности установить истину. И все же я был бы Вам очень благодарен, если бы Вы мне сообщили все Ваши собственные домыслы по этому поводу и те сведения, которые я просил Вас собрать у Вашей сестры.
Крепко жму Вашу руку.
П. С. Моя сестра Полина Абрамовна жива и здорова и до сих пор живет в Цюрихе, где она состоит директоршей ею же основанной театральной школы.
Ваша сестра пишет, что Цивин получил важное назначение на Кавказ, но не успел выехать по болезни. Было ли это назначение от партии с.-р., т. е. в Петербурге еще до прихода большевиков, или это было уже от большевиков в Москве, после того, как он к ним перешел. Было бы очень важно узнать, играл ли он какую-либо роль в партии с.-р. в 1917 г. или начале 1918 г.?
Да, забыл еще указать на то, что как раз в момент захвата власти большевиками в начале ноября Цивин был арестован Временным правительством по подозрению в связях с немцами и его близкий друг Левенштейн получил у немцев 20 000 марок для оказания ему помощи.
8
Д.Р. Гольдштейн – Р.А. Абрамовичу
Нью-Йорк, 10 июня 1958 г.
Дорогой Рафаил Абрамович,
получил Ваше письмо от 4[-го] сего месяца.
К сожалению, в данный момент мало что могу прибавить к моему предыдущему.
Как только увижу сестру, постараюсь получить более точные сведения.
Факт тот, что с В.М. [Черновым] она познакомилась у Богрова, вероятно в Москве.
Единственный, кто мог бы осветить всю эту историю, – это Левенштейн. Если он жив (в последние годы он жил в Израиле, преподавал пение в консерватории).
Я надеюсь в августе или в сентябре быть в Израиле, и разыщу его, и думаю, что мне удастся получить исчерпывающие сведения.
Мое личное впечатление, что партия, т. е. вожаки, были au courant [в курсе (фр.)] поведения Цивина, – иначе не могу никак себе объяснить молчание Натансона после нашего свидания.
Относительно Розенберга никаких других сведений не могу сообщить; была ли это настоящая фамилия или придуманная для момента, не знаю, впечатление мое, что он был видный член партии.
Непонятно, что немецкий штаб субсидировал, так просто, из-за болтовни, Цивина в течение стольких месяцев. Непонятно?! Не такие уж наивные немцы.
Как только увижу сестру, постараюсь узнать как можно больше сведений и сообщу Вам.
Крепко жму руку,
Ваш Давид Гольдштейн
9
Р.А. Абрамович – Д.Р. Гольдштейну
15 июля 1958 г.
Дорогой Давид Рафаилович!
Ваше письмо от 10 июня получил. Ждал отчета об обещанной беседе с сестрой, но до сих пор ничего не получил. Полагаю, что Вы, вероятно, так же сильно заняты, как и я, и эти исторические изыскания поневоле отступают назад перед потребностями дня. Все же я надеюсь, что Вам удастся найти время для того, чтобы снестись с Вашей сестрой и получить от нее подробные ответы на поставленные мною вопросы.
Хочу прибавить, что биография Цивина является «ключевым» вопросом по отношению к проблеме германских денег для с.-р. Во всех документах, которые до сих пор были опубликованы, фигурирует Цивин, и только один Цивин (есть еще краткое упоминание о Левенштейне, но уже как о помощнике Цивина, не самостоятельно). В то время как о большевиках имеется очень много материала и открытого и полузаконспирированного, который надо расшифровывать, об с.-р. нет до сих пор ни одного другого документа, кроме Цивина. Если бы удалось убедительно показать, что Цивин был прежде всего авантюрист и вовсе не вождь русской революции или вождь партии с.-р., те многочисленные материалы, которые о нем опубликованы, в особенности с опереточной поездкой его в Осло вместе с Левенштейном, то миф о Цивине был бы окончательно разбит, а факт расследования, произведенного Натансоном в момент, когда у него появились подозрения относительно
Вот почему я с таким нетерпением жду и Вашего письма с передачей ответа Вашей сестры, и Вашего свидания с Левенштейном, если последний еще жив и если Вы теперь решитесь на поездку в Израиль.
С сердечным приветом.
10
Б.И. Николаевский – М.Н. Павловскому
3 февраля 1959 г.
Дорогой Михаил Наумович,
я все откладывал свое письмо к Вам, о котором сообщал Вам через М.В. [Вишняк], для того чтобы дождаться того фотостата, о котором Вы писали, в расчете, что в подобной телеграмме могут оказаться некоторые мелочи, помогающие уяснению истинной роли Левенштейна и Цивина. Но по каким-то техническим соображениям этого фотостата я до сих пор не мог получить, ибо в самом Нью-Йорке архивов нет и все надо выписывать из Вашингтона или из Бонна. Так как мой корреспондент оказался не совсем надежным, то я попытаюсь получить нужный фотостат другим путем, через одного хорошего знакомого в Оксфорде.
Не желая испытывать Ваше терпение слишком сильно, я хочу совершенно независимо от того фотостата, о котором идет речь, высказать Вам свои соображения об абсолютной необходимости повидаться с Левенштейном и обязательно лично, а не через посредников или по почте. О Левенштейне я знаю, вероятно, больше, чем кто-либо другой, по той простой причине, что я совершенно случайно натолкнулся здесь на старого знакомого, родом из Либавы, который в Либаве, будучи еще молодым человеком, учеником реального училища, был в дружбе с Левенштейном, который тоже либавец и учился там же. По словам моего знакомого, Левенштейн, в отличие от других реалистов-учеников, не интересовался политикой, а всецело ушел в музыку и пение. У него был хороший голос, и он поехал в Милан учиться пению, чтобы сделать карьеру певца. В Милане он встретился и подружился с Цивиным. Со слов Гольдштейна (Давида Рафаиловича), у которого в доме бывали и Цивин и Левенштейн, последний не принадлежал ни к какой политической группе, и его знакомство с Цивиным было просто на личной почве. Но Д.Р. рассказал мне, что в 20-х гг. он встретился с Левенштейном, ничего не зная ни о каких бумагах, ни о каких немецких деньгах, и только из беседы с ним только впервые узнал, что Левенштейн ездил в начале 1917 г. в Осло. При этом он рассказал Д.Р. такую деталь. При въезде в Норвегию он был остановлен германской пограничной полицией и арестован, как русский гражданин. Но когда он офицеру пограничной стражи указал на имя Цивина и просил передать по начальству, что тот его знает, то он через короткое время был пропущен, притом в чрезвычайно вежливой и услужливой форме. Левенштейну, по словам Д.Р., очень импонировало, что Цивин, о котором они оба знали, что его уже нет на свете, имел такое влияние в немецких военных кругах.
Я привожу все эти детали для подтверждения моего основного тезиса: и Цивин, и Левенштейн – оба были чистыми авантюристами, никакого отношения к какой-либо партии не имевшими, никакой политической или пропагандистской работы не делавшими, никакой политической литературы не издававшими, никакой связи с Россией не имевшими и не имевшими никаких политических связей ни с Черновым, ни Натансоном, ни с кем бы то ни было из вождей партии с.-р.
Начнем с Цивина. Прочтите его докладные записки, которые он отправлял немецким властям. Зная все, что тогда делалось за границей в эмигрантских кругах, можно видеть, какими белыми нитками все эти отчеты сшиты и откуда Цивин берет свою информацию. Все, что он мог найти в заграничной эмигрантской печати в Женеве, – а в Женеве все концентрировалось, – он бросал в одну корзину и объявлял это информацией тайной эсеровской организации. Он ухитрился даже известную меньшевистскую газету в Самаре («Голос», «Наш голос», «Голос труда» – названия менялись из-за цензуры) объявить органом эсеров. Точно так же происходившие забастовки он объявлял забастовками, устроенными партией с.-р., хотя в Петербурге единственная группа, которая могла это делать, была Рабочая группа при Военно-промышленном комитете, в которой не было ни одного с.-р. и т. п.