Гермоген
Шрифт:
Но какой урок россиянам: не отчаиваться, биться до конца за свой дом и своё отечество!
Между тем ляхи вернулись в Китай-город и Кремль, откуда любовались морем пламени, поглощавшим город. Они чувствовали себя в безопасности, они ликовали. Москва горела двое суток. Ляхи поддерживали пламя, не давая ему загаснуть, пока от Москвы не осталась одна лишь громада золы. О последствиях они не думали, грабили царскую казну, расхищали то, что от века почиталось неприкосновенным: короны царские, жезлы, скипетр, дорогие сосуды, богатые одежды. Часть отсылали Сигизмунду, часть употребляли на жалованье войску. Из уцелевших жилищ знатных людей похищали дорогие иконы, сдирали
А в Москве предатели-вельможи вместе с ляхами свергли патриарха Гермогена и свели его на Кирилловское подворье, а на его место поставили Игнатия, который был патриархом при Гришке Отрепьеве, а при царе Василии сведён с патриаршего престола. Жил он в привилегированном Чудовом монастыре по удивительному милосердию царя Василия (Григорий-то Отрепьев обесчестил патриарха Иова, сорвав с него святительские одежды и сослав в отдалённый монастырь на простой телеге). И вот снова пришло время патриарха-еретика. Игнатия с почётом отвели в патриаршие палаты.
Тем самым бояре-изменники отвергли церковь истинную и открыли в Россию доступ еретикам.
4
Подворье Кирилло-Белозерского монастыря располагалось влево от Спасских ворот. Построено оно было для монастырских властей, кои приезжали к государю со святой кирилловской водою да с дарами — монастырскими изделиями. Местоположение монастыря было удобно и для приёма иноземных православных властей. Здесь останавливался иерусалимский патриарх Иеремия при поставлении патриарха Иова.
Гермогена же поместили на Кирилловском подворье отнюдь не почёта ради, а по той простой причине, что находилось оно далеко от Кремля.
Привезли его туда бояре, ругая «поносными словами», что он-де «не потребен быша», что по его вине льётся христианская кровь. К нему была приставлена охрана из пятидесяти стрельцов во главе с полковым офицером Мархоцким, и той охране было наказано не пускать к патриарху ни мирских, ни священных лиц.
Наутро в его тесную и тёмную келью пришли бояре Мстиславский и Борис Лыков да думный дьяк Янов. Гермоген в эту минуту молился. Сгорбленная спина патриарха, его коленопреклонённый вид и слова молитвы заставили их остановиться у двери кельи в почтительном молчании.
— О, Премилостивая Дева, госпожа Богородица, Владычица Пресвятая, Заступница града нашего, стена и покров и прибежище всем христианам! На Тебя ведь надеемся мы, грешные. Помолись, госпожа, Сыну Своему, Богу нашему, за град наш, не предай нас врагам за грехи наши, но услышь, госпожа, плач людей своих, избавь город наш от всякого зла и от супостатов наших!
Поднявшись с колен, патриарх взглянул на вошедших. На лице его была тихость и умиление. Он заметил, что Мстиславский несколько смутился, и, не зная, как начать, тяжело опустился на узкую скамью.
— Святый отче, мы пришли довести до тебя правду. Ополчение Ляпунова — это сборище изменников и разбойников. Там грабитель, казачий атаман Заруцкий, там тушинские мятежники под началом князя Дмитрия Трубецкого [73] . Они не ведают ничего святого: ни Бога, ни отечества. Молим тебя именем думы Боярской, да не скрепил ты своею рукой союз россиян добрых с сим скопищем злодеев, возбудивших
— Прокопий Ляпунов не по своей мере вознёсся, и от гордости его отецким детям много бесчестья и позора, — продолжал князь Борис Лыков. — Боярам велит к нему на поклон ходить, а к себе не пускает, держит их возле избы. И в самих троеначальниках тако ж великая гордость: ни один меньше другого быть не хочет. Меж ними неправды всякие чинятся, и кровь христианская даром льётся...
73
Трубецкой Дмитрий Тимофеевич (? — 1625) — князь, боярин, воевода. В 1608 — 1610 гг. был в Тушинском лагере. В 1611 — 1612 гг.— один из руководителей земского ополчения и временного земского правительства. На Земском соборе 1613 г. был претендентом на русский трон. До избрания Михаила Фёдоровича был избран главой и единым правителем государства. За свои деяния получил титул «спаситель отечества». Выдворил шведов из Новгорода.
Гермоген молчал. Но видно было, что слушал внимательно.
— Дозволь, святый отче, просить тебя от всего рыцарства, дабы ты отписал в полки приказ отступить от Москвы...
При этих словах думный дьяк Янов протянул Гермогену грамоту, но тот, однако, её не взял, и Янов положил её на малый столик, на котором горела свеча.
Гермоген накануне почти не спал, глаза его были воспалены от ночного чтения при свече, веки покраснели. Но взгляд был твёрдым.
— Когда это рыцарство указывало русским людям?!
Обойдя взглядом ретивого безбородого чиновника в польском камзоле, имевшего, видимо, особые полномочия говорить от имени польского рыцарства, Гермоген обратился к Мстиславскому:
— И ты, большой господин, тоже диктуешь русским людям рыцарскую волю? Но сему не быть, пока жива наша правая вера! Полученным от Бога соизволением благословляю наших ратников пострадать не токмо до крови, но и до смерти. А вас, проклятых, проклинаю за неправду!
— Оставь прежнее, Гермоген! Уймись! — со страдальческой миной произнёс Мстиславский.
Выдвинувшийся вперёд Янов толкнул патриарха в грудь, закричал:
— Тогда умри злой смертью!
Святой старец поднял вверх глаза, произнёс:
— Боюся Единого, там живущего! Вы мне сулите злую смерть, а я надеюсь через неё получить венец и давно желаю пострадать за правду!
— Смирись, Гермоген! — сказал Лыков. — Тебя, ежели окажешь непокорство, переведут в склеп монастырский. Там среди черепов и костей человеческих крысы водятся. Ты, видно, и сам о том склепе ведаешь. Он был замурован. А ныне открыты заржавевшие двери... Не упорствуй, Гермоген! Мы не хотим тебе зла! — И, помолчав, добавил: — А Ляпунова тебе не спасти. Сам узнаешь...
...О Гермогене, однако, забыли. Всех поразила весть о смерти Прокопия Ляпунова. Поляки праздновали победу. Смерть вождя ополчения не была полной неожиданностью. Взявшись за святое дело, Ляпунов объединил под своими знамёнами всякий сброд. Значительную часть войска составляли своевольные, падкие на грабежи и беззакония казаки. Их атаманом был Заруцкий, большой друг Марины Мнишек. Ляпунов же опирался на земство, дворян и детей боярских. Это были два враждующих стана. Дворяне и дети боярские написали земский приговор, направленный против казаков, их разбойной жизни и против Заруцкого, захватившего в личную собственность многие города и сёла.