Гермоген
Шрифт:
«Скажи, что не кидаешь меня. Поклянись!»
«Вот ещё. Стану я клясться».
Она схватила его за руку, тянет.
«Послушай, как дитё под сердцем колотится. Аж заходится в крике. Кричит, ой кричит!»
Очнувшись, он долго не мог прийти в себя. Казалось, всё его тело сковало ужасом. Он долго молился, каясь в смертном грехе:
— Господи, будет ли мне прощение? Стою ли я прощения? Ксения, дева несчастная, ведаешь ли о моих муках душевных, о моём тяжком раскаянии?
Но едва он сомкнул глаза, как Ксения вновь явилась перед ним.
«Ермолай, мне
«А ты почём знаешь?»
«Мать твоя сказывала».
«А чего она сама не пришла?»
«Она бы рада, да не дано ей».
Видение исчезло, и чей-то голос повелительно произнёс:
«Покайся! Покайся!»
...Ермолай был человеком внезапных смелых решений. Если каяться, то без утайки. Истину открывать безбоязно. И пусть исповедником его станет тот, кто принёс ему самые тяжкие огорчения, — Феофил.
Был день Симеона Летопроводца [21] . С этого дня наши предки исчисляли новый год. Бабий праздник и бабьи работы. Солят огурцы и грибы. На монастырском дворе солнечно, и кажется, что на монастырском взгорье солнце припекает сильнее. Тенётник всюду раскинул свои сети. С поля возили копны. Монастырские служки стерегли гумна — от воров. Начали сеять озимь. Иноки трудились в поте лица. Посадские охотились на диких гусей. Всё сулило протяжную и сухую осень.
В такие дни и бремя грехов казалось легче, и мало кто исповедовался в церкви. Это были либо бедолаги, которые, подобно Ермолаю, были болезненно уязвлены сознанием своей греховности, либо увечные и больные.
21
...день Симеона Летопроводца.— 1 сентября. С этого дня начиналось «бабье лето».
Смиренно дожидаясь своей очереди, Ермолай усердно молился перед иконой Божьей Матери. Он знал, что Феофил любил исповедовать и непременно набрасывал на голову кающегося епитрахиль, как бы щадя чувства исповедующегося. Ермолай давно забыл свою обиду на Феофила. Но отчего же в душе его такая маета и что-то нудит его покинуть церковь? Стараясь подавить смятение, он молится иконе Божьей Матери:
— Величаю и превозношу Тебя, Владычица Небесная, и молю дать силы перенести тяжкое испытание. Милостива будь ко мне! Укрепи душу мою, осквернённую страстями, дабы очистилась покаянием.
Как ни старался Ермолай укрепить себя молитвой, ему не удалось скрыть душевной смуты, когда он приблизился к Феофилу. Успел уловить его холодный удивлённый взгляд.
— Прими, батюшка, покаяние грешного раба Ермолая!
— Да будет на то воля Господня!
Ермолай склонился перед Феофилом, ожидая, когда тот набросит ему на голову епитрахиль, но тот медлил, будто чего-то ожидая. Он словно не верил, что Ермолай пришёл к нему на исповедь.
— Тяжело, батюшка, вспоминать давний грех, что камнем лежит на душе. Я совратил несчастную деву и против воли стал сопричинен её погибели.
Это был первый случай в жизни Феофила, когда человек так открыто, просто и горестно признавался в своих грехах. Но Феофил думал лишь о том, какую пользу можно будет извлечь из этой исповеди для своего величия и как побольнее уязвить Ермолая.
Молчание длилось долго. Возможно, Феофил намеренно его затянул. Наконец он изрёк:
— Нашими страстями ведает бес, приставленный к человеку дьяволом. Не преодолев дьявольских козней, становится человек добычей дьявола. Богом такие грехи не забываются.
Ермолай сидел с убитым видом, не ведая о том, что священник, его исповедующий, наслаждается видом его мучений. И разжигаемый жестокостью, Феофил добавил:
— Ты грешнее Каина, убившего брата.
Об этой исповеди вскоре стало известно всем, ибо Феофил сам рассказывал о ней и доложил митрополиту. Иеремия принял его в своих покоях. Резкие морщины на лице владыки не успели смягчиться после ночной молитвы. Он казался усталым, рот запал. И Феофил подумал, что Иеремии пора на покой, долго он не протянет. Окинув взглядом обставленные покои, решил, что, став митрополитом, непременно поставит себе новые, богато обставленные и сам облачится в пышные одежды, как то заведено у католиков.
Услышав рассказ Феофила, владыка остановил на нём взыскающе строгий взгляд:
— Обнаружение тайны исповеди вредно для самого обличителя. Он навлекает на себя гнев Божий, ибо затворяет царство небесное перед человеком, исповедующим грехи. Пошто не отпустил его душу на покаяние?
— У него много грехов, и грехи велии. Это смущает меня.
— У Господа нашего более милосердия, нежели грехов у людей. Ты отказал просящему у тебя с верой. А Господь наш за грешника умер.
— Прости, владыка, мою суровость! Слова твои яко сказаны от Бога.
— Бог простит.
Иеремия торопливо перекрестил Феофила на расстоянии, предупреждая его порыв подойти ближе под благословение.
Уязвился сердцем Иеремия, будто это его самого не допустили к причастию и оставили без покаяния. Изобидеть человека, который столь чистосердечно и горестно признался в своём грехе! Надругательство над человеком несчастным — великий грех. Несчастный — святое существо. Несчастный под защитой у самого Бога.
Иеремия стал думать, как уврачевать скорбящую душу бывшего казака, о котором он был много наслышан и знал, сколь усерден он в чтении духовных книг.
И случай представился. Во время прогулки по монастырскому саду, в сумерки, Иеремия увидел бредущего ему навстречу человека. При бледном свете луны его можно было принять за призрак. Движения угловатые и неверные. Казалось, под платьем был живой скелет.
— Мир тебе, чадо! — произнёс Иеремия. — Кто ты?
— Раб Божий Ермолай... — глухо ответил «призрак».
Иеремия три раза перекрестил его.
— Я недостоин твоего благословения, владыка!
— Всё в воле Божьей! Всё в Его пресвятой милости.