Гермоген
Шрифт:
— Снизойдёт ли на меня милость Божья? Я долго пребывал в нечестии.
— Единая лишь Божья благодать в силах отвратить нас от бесовских искушений и вернуть к истине.
Видя, как вздрогнул Ермолай, владыка, чтобы смягчить суровое наставление, стал говорить о духовных книгах. Ермолай живо включился в беседу, но речь его была горячечной. Внимательно вглядевшись в него, владыка посоветовал ему воздержаться от строгого поста, дабы не повредить здоровью.
— Будь внимателен к себе. А я тебя не оставлю, — такими обнадёживающими словами закончил он беседу, имевшую важное значение в судьбе Ермолая.
15
Вскоре
Но помимо явного нарушения правил и обычаев православного прихода были и скрытые, необъяснимые действа. Попы, оставляющие в небрежении службу, кучнились меж собой и хоронились от других. Было замечено, что, когда в Казани появился католический поп, он долго гостил у Феофила и с ним были попы Григорий и Виссарион, первые потатчики винопития среди иноков монастыря. И все вкупе непотребны были. И некому спрашивать. Архимандрит тяжело болен.
«Беда окаянному времени нашему, со всех сторон надвигаются напасти, — думал Иеремия, — и не вем, кого первее вразумлять: иереев или паству? Когда такое бывало, чтобы столь согрешали иереи? И чтобы столь рознились меж собой?»
Иеремия припомнил то доброе время, когда в Казань из Москвы вместе со Священным собором приехали архиепископ Гурия и архимандрит Варсонофий. И не кучнились они меж собой. Московиты зажили вместе с казанцами, и дело у них было общее: просвещение Казанского края. А ныне всё пошло наперекосяк. Ослабело священное дружество. И нет между иереями прежней крепости благого совета.
На соборе говорили без всякой утайки о нестроениях и бедах в жизни казанского духовенства. И всё же от владыки не ускользнула лукавая уклончивость в оценке зла со стороны некоторых иереев, как и загадочное молчание Феофила, хотя говорилось о неправедных поступках, им содеянных, о нарушениях церковных правил в его приходе.
Но лукавец скоро понял, что молчать далее нельзя.
— Дозвольте, владыка, и мне, смиренному, сказать своё худое слово, — раздался сочный сытый бас.
Иеремия взглянул на него с каким-то суровым нетерпением:
— Если ты будешь глаголать истину, я стану слушать. Но остерегайся говорить ложь вместо правды!
Все замерли от непривычно резкого слова владыки и ожидали в нетерпении, что последует дале. Но, казалось, ничто не дрогнуло в душе Феофила. Он поднялся и, отвесив в сторону архиепископа почтительный поклон, произнёс елейным голосом:
— Ты истинно глаголешь, владыка. И от Бога глагол твой.
— А вот и вышла у тебя ложь вместо правды, ибо от правды ты убёг. Думаешь, в лестные слова вырядился, так и не видно твоих грехов? — сказал своё слово не умевший отмалчиваться иеромонах Игнатий.
С места посыпались реплики. Феофила не любили.
— Он от роду такой лукавец.
— У него духовный отец — сам дьявол.
Феофил оглядывался по сторонам, очевидно, хотел запомнить, кто это досаждает ему.
Неожиданно подал голос маленький, сморщенный настоятель монастыря. Ему, видимо, стоило больших усилий расстаться с ложем, чтобы прийти на собор.
— Скажи, Феофил, как надлежит исповедовать грехи христиан? Ты на службе недавно. Ведомо ли тебе предписание, как хранить тайны в чистых сосудах, как приготовлять Святые Дары для приобщения болящих на целый год? Ежели есть за тобой какие грехи — сказывай!
Феофил принял выручку архимандрита и тотчас же ответил:
— Грешен, владыка!
Но неумолимые монахи не дали ему уйти от ответа. Не терпели его за лукавство.
— Все мы грешны. Ты о своих особистых грехах сказывай!
— Грешен, владыка, — снова повторил Феофил, — ноне соблазнился сладкими коржиками.
— Вот бес, — прошептали сзади. — Опять ускользнул.
— Хуже беса. Он духовник-предатель, яко Иуда. От беса можно спастись, от Иуды — никак.
Владыка недовольно окинул взглядом собравшихся, он не любил, когда по углам шептали, а воочию сказать не умели. Но вот поднялся протопоп Сергий. Этот не станет затворяться, и голос такой, что за дверями слышно.
— Статочное ли дело так шутковать? На что надеешься, Феофил? Прикрыть коржиками иерейские грехи! Да мы не хотим того слушать! Ты и твои подружия, Григорий-поп и Виссарион, не по правде служите, дерзаете надругаться над таинствами исповеди, небрегаете Святыми Дарами.
Протопоп Сергий исчислил по дням и неделям все прегрешения крамольных иереев, после чего было оглашено грозное предписание владыки — во исправление содеянного иереями зла наложить на них епитимью.
Но, увы, грозное предписание было бессильно искоренить иерейскую крамолу!
16
За последний месяц Ермолай пережил больше, чем за всю прежнюю жизнь. После того как тайна его исповеди получила огласку, Ермолаю нельзя было показаться на людях, чтобы его не сверлили насмешливыми взглядами, чтобы за спиной его не раздавались злорадные шепотки. Чаял найти приют и отдых душе в посаде. Зашёл к знакомому портному, но и там его встретили настороженно, с опаской, словно зачумлённого. До чего дошло — мальчишки улюлюкали ему вслед:
— Ядца-монах... Кутьёй пропах...
— Монах-винопийца, давай дразниться.
А из одной подворотни вслед ему понеслось:
— Убийца!
Однажды он услышал, как маленький, косой и злой инок приступил к Иеремии:
— Ты пошто, владыка, душегубца в своём монастыре покрываешь?
Это были уже не те беззлобные насмешки, коими прежде досаждали ему иноки. Однажды дверь в его келью вымазали испражнениями, а в окно забросили дохлую кошку. Из души Ермолая рвался крик: «Пошто ругаетесь? Что я вам сделал?» Хотел подойти к протопопу Сергию, но тот держался важно. И Ермолаю казалось, что он тоже осуждал его. И Ермолай стал чувствовать, как слабеют его силы в подвиге благочестия. Люди подвизаются противу греха, с усердием и тщанием молятся. А ты что? Прочие толкутся в двери милосердия Божия, взирают на вечное блаженство, емлются за вечную жизнь. А ты что? Люди идут за Христом, последуют ему в терпении, кротости и смирении. А ты чему следуешь? Прочие благотворят ближним своим, презирая всякую суету мира. А ты чего стоишь? Чего ради дремлешь?