Гермоген
Шрифт:
— Большие деньги за него дадут.
— Тебе бы все деньги. Радость-то не в одних деньгах. Я вот что думаю, Юлиания. Ермолай-то, что принёс поминки от сына, может нам в деле пригодиться. Он с воеводой знается.
Юлиания почувствовала, что супруг куда-то гнёт, насторожилась:
— Ты меня загодя не улещивай. Сказывай, что надобно!
— С тобой уже и потолковать об человеке нельзя! — Никанор сделал вид, что обиделся.
— А чего со мной о нём толковать? Постой-постой. Уж ты не жениха ли для Ксении присмотрел?
— А хоть бы и жениха? Чем нехорош?
Она посмотрела на него с гневной пристальностью:
— Тебе,
— Ты мне людей не паскудь! — взорвался Никанор. — И Ермолая не трожь! Его нам Бог послал!
Тут Юлиания и перешла на визг, стала кричать, что уйдёт к матери, что с ним не станет жить ни одна баба. Потом побежала к соседям жаловаться на падчерицу. Снюхалась-де с монахом. Кто-то посоветовал Юлиании разведать, что за человек тот Ермолай, и она понеслась в монастырь. Баба она была разбитная, могла хоть кого разговорить. Ей удалось узнать, какая дурная молва шла о Ермолае. Иноки-злодеи рады были случаю вновь его оговорить. Юлиания торжествовала, предчувствуя победу над супругом. Домой летела на крыльях. И, едва открыв дверь в горницу, не спросив супруга, закупил ли он беличьи шкурки, как собирался, и если закупил, то по какой цене, с ходу заявила:
— Чист есмь мой дом и непорочен, и лиходея твоего и на крылец не пущу!
И тут же выложила до кучи все грязные вести о Ермолае. И каково же было её негодование, когда Никанор веско возразил:
— Брешешь, баба! Либо тебе про другого человека сказывали. Ермолая сам владыка благословил на священство, ибо сей муж богобоязненный и чистый.
Юлиания приняла важный вид, уставила руки в бока:
— Вижу твоё малоумие, Никанор. Или владыке приносят все дурные вести? Или станут ему докучать доносительством на блудника и винопийцу?
— Дай срок, Юлиания, я доведаюсь, кто тебе наклепал на Ермолая. Сей муж достойный, Богом данный нашей Ксении.
— Богом данный дурка давний!
Видя, что криком ничего не добьётся, Юлиания ушла к матери, твёрдо заявив напоследок:
— С места мне не сойти, а речённого тобой Ксения не получит.
...Свадьба была словно бы краденая, уводом. Накануне Юлиания долго тешила себя надеждой не допустить замужества падчерицы, а когда планы её порушились, твёрдо упёрлась, чтобы не давать Ксении приданого. Не стеснялась и соседей, которые начали потихоньку осуждать её. И хотя молодые отказались от наследства, им не удалось избежать неприятной сцены. Юлиания сумела отравить последние минуты прощания Ксении с родным домом.
В тот день на землю лёг обильный снег. Ермолай на широких монастырских санях приехал за невестой. Пожитки у неё были невелики: постель, немного одежды да кой-какая посуда. Но Никанору вздумалось дать дочери сундук. Вот тут-то и вышла заваруха. Юлиания встала на пороге. Уж больно хорош был сундук, широкий, весь окованный, с добрым замком.
— Не дам! И всё тут...
— Не супротивничай, Юлиания! То приданое покойной матери Ксении.
— Всё одно не дам!
Кинулась на улицу, где Ермолай укладывал на сани узлы, закричала:
— Не трожьте сундука! К самому владыке пойду. Или дочь нашу не увозом берёшь?
В воротах соседних домов стали показываться соседи. А может, и правду кричит Юлиания и дочку «увозом» берут?
— Ты пошто в чужом доме захозяйнувал? Мы к тебе не назывались, а ещё и отбивались!
Но тут вышел Никанор. Чтобы не связываться с бабой, сундук оставил в горнице.
— И опять же ты, Юлиания, зря супротивничаешь. Свадьба была по чину. Попу было дадено письмо с печатью владыки, чтобы венчать жениха с невестою.
В то время действительно выдавались такие письма с печатью, удостоверяющие, что жених не был с невестою ни в кумовстве, ни в крестном братстве, ни в свойстве до седьмого колена. Поэтому слова Никанора о том, что попу было дадено письмо с печатью владыки, успокоили взбудораженных людей. Но не успокоили Юлианию. Она продолжала кричать на Ермолая:
— Мы к тебе не хаживали и у ворот не стаивали! И к нам не ходи! Не пущу! Лишь труд сотворишь своим ногам.
Она добилась своего. Невеста была невесела, а Ермолай угрюмо молчал. И только когда вошли в новый, только что срубленный дом, на душе у молодых немного оттаяло. Весело трещали сучья в печи. Пахло сосной. И в воздухе была разлита та приятная свежесть, какая бывает в начале зимы. Ермолай сбросил узлы на широкую скамью, Ксения начала их разбирать. Посуду поместила на поставцах и малом столике, что изготовил для неё отец. Вот только кровать не успел им изготовить. Ну да лежанку печник хорошую сложил. Пока обойдутся.
Пришёл поп и освятил жилище. Запахло ладаном и кипарисом. Зажёгся свет в лампадке перед образами. Молодые весело переглянулись. Сколько радостного доверия в лице Ксении! Хотя в душе её как будто что-то тревожило, словно не до конца поверила, что та жизнь под игом мачехи ушла от неё навсегда. Долго молилась перед иконой Спаса, потом они посмотрели в глаза друг другу радостно и спокойно. Ермолай взял за руку молодую жену, повёл к столику, который сам накрыл, положил её голову себе на грудь.
— Вот и станем жить вдвоём, госпожа моя!
Она посмотрела на пироги, на кусочки аккуратно порезанной рыбы, на кувшин с медовухой, потом перевела виноватый взгляд на супруга:
— Не сердитуй на меня, что свадебный стол не изготовила, что не встретили тебя с честью!
Ермолай погладил её по голове.
— То не твоя вина!
— И ты никогда не посетуешь, что взял бесприданницу?
— Что это ты удумала? — Он поцеловал её в щёку.
— Я серёжки яхонтовые продам, что братец подарил, и хоромы обставим. Расшитые полотенца повесим на образа. Скатерть камчатную куплю, полог расшитый. И ещё картинки на стены.
— Не станем наперёд хлопотать, госпожа моя! Господь не оставит нас своим попечением!
21
Мало кто знает, сколь тяжёл труд священника. После обычной службы в монастырской церкви отец Ермолай нёс службу как «домашний» батюшка, исповедовал, утешал в болезни и скорби. И всё это безвозмездно, по доброте своей. И недосыпал, и покоем жертвовал. Прихожане прослышали, что отец Ермолай мог врачевать, и в бедных домах, где не могли заплатить лекарю, он оказывал посильную помощь больным. Личные заботы отступали на второй план. У него ещё не было даже достойного иерейского облачения. Ксения думала сшить ему рясу из бархата, да нужда съедала все деньги.