Гермоген
Шрифт:
Скоморох внимательно следил за лицами собравшихся, проверяя впечатление, но видно было, что люди не догадываются, о каких «ханских тучах» идёт речь и что это за «бесовские проделки» у какого-то Бориски. Но когда взгляды скомороха встречались со взглядами Гермогена, в воздухе словно бы веяло чём-то тревожным. Скоморох был, однако, невозмутим. Вот он приблизился к третьему свитку, на котором была изображена смерть с косой и рядом какой-то человечек в богатом кафтане.
— А теперь извольте послушать, люд Божий, о чём рече смерть.
Смерть: Ах ты, Бориско, погибшая душа! Готовься ныне предстать пред
Бориско: Смерть моя дорогая, что так рано по мене пришла? Или не ведомо тебе приближение моего царства? Не грози мне косой, мне назначено поцарювать на сём свете...
Смерть: Ах ты, ирод, проклятая душа! Тебе прямая дорога — не на царство, а в пекло!
Бориско: Пошла прочь, косая! Не тебе решать мою судьбу. Нашла чем пугать! Я и на пекло соглашусь, токмо бы поцарювать хотя бы семь денёчков!
Неожиданно к скомороху приблизился пристав и грозно спросил:
— Ты, скоморох, про какого Бориску туг врёшь? И кто станет домогаться царства при живом царе? Ныне у нас царствует природный царь Феодор Иоаннович, дай Бог ему здоровья!
— У скоморохов правды не спрашивают. И сами приставы при случае ус покручивают...
Дерзкий ответ скомороха окончательно вывел пристава из себя.
— Скрутить ему руки да отвести куда следует! — приказал он.
Но тут к приставу приблизился монашек и что-то сказал ему. Пристав пришёл в некоторое замешательство, потом приблизился к Гермогену, поклонился ему:
— Как изволит владыка сотворить. А по мне так всех скоморохов надо к пытке подвести да хорошенько дознаться, что они тут намалевали, — честной народ смущать да прельщать...
15
Гермоген был немало встревожен усердием пристава. В скоморохе он узнал Горобца. И первым его порывом было выручить из беды человека, который едва не погубил его в те далёкие годы, когда они вместе казаковали. Гермоген давно всё простил и понял это, когда они встретились в монастыре. Горобец хотя и держался тогда с прежней выправкой и в душе его ещё кипело зло, но уже чувствовалось, что это был несчастный, сломленный человек. Видимо, уже в ту пору в нём просыпались угрызения совести. Иначе чем объяснить резкую перемену в его судьбе? У воеводы Башкина он был в почёте. Значит, невмоготу стало Горобцу низкое прислужничество перед жалким трусливым выскочкой, каким был этот Башкин. Что-то сломалось в душе старого казака. У него и лицо другое, и повадки разбойничьи. Прежде он бывал нагло-грубым только со слабыми, а ныне ему и сам чёрт не брат. И дивиться ли тому, что верный раб Ивана Грозного стал поносителем его самого близкого боярина — Бориса Годунова? Или не ведал, что ему за это грозит? Вот теперь и думай, как спасти его от тюрьмы и доноса в Москву. Помилует ли Борис Годунов скомороха за «Бориску-ирода»?
Гермоген дожидался прихода своего бывшего атамана в светлой горенке-боковухе, где должен был провести ночь перед дорогой. В оконца било завечеревшее солнце. И когда в горницу вошёл Горобец, низко пригибаясь под притолокой, его седые кудри отливали розовым светом и смуглое до черноты лицо казалось помолодевшим. Гермоген указал глазами на табуретку возле стола. Горобец сел с видом небрежным, хотя и строгим.
— На что позвал мене, Ермолай?
— Думал ослобонить тебя от пристава да от тюрьмы...
— Это нам
— Пошто наладился вести жизнь бродяжую?
— Другой жизни не сподобился...
— Что так?
— Когда помер царь Иван, воеводы стали небрегать нами. В каждой дырке затычкой стал...
— Пошто не пришёл ко мне? Такому молодцу да не сыскать подходящей службы!..
— Не... Я пошёл в стрельцы. Да дело не заладилось... — Горобец махнул рукой.
— Ты знал про свадьбу дочери и что я буду у неё? — вдруг спросил Гермоген.
В глазах Горобца мелькнуло шельмоватое выражение.
— Вижу: знал. А зачем скоморошьи малюванки сюда привёз?
— Ты, владыка, колись о правде гуторил. Что ж, ныне правда тебе не по нраву пришлась?
— Помню. Я говорил тебе, что правда — дело Божье. Под силу ли человеку постичь промысел Божий? Дивны мне и речи твои про Годунова, как будто он поцарствовать хочет хотя бы и семь дней...
Горобец усмехнулся:
— Только слепой не видит, что Бориско готовит себе царство.
— Царство устроевает Бог, и на Руси исконно правили природные цари.
— Что было, про то люди знают, а что станет потом — узнаем... Ты бы послушал, владыко, юродивых... Есть в здешних краях один Божий человек. Сказывал людям под самую Пасху: «Бориско своё гнездо высоко устроевает. Да Царь Небесный свергнет его с высоты и гнездо его разорит...»
— Спаси нас, Господь, от разора и брани!
Гермоген перекрестился. Горобец снова усмехнулся:
— Уж чего доброго, а разору да брани будет довольно. Северская земля, слышь, давно уже покоя не знает... — И вдруг он резко обернулся к Гермогену: — Вы пошто в обиду даёте северских братьев? Пошто Бориска теснит их поборами, а католики разоряют православные церкви?!
Гермоген не сразу нашёлся, что ответить. Он знал, что, будучи главным управителем при царе Феодоре, Годунов не жаловал земство, теснил их налогами, давал преимущество сословию военному и что до Москвы доходили слухи о ропоте северских жителей на безбожные поборы и налоги. Но о Западной Церкви разговоры не шли. Да и какие разговоры? Там не столь давно проездом из Москвы был константинопольский патриарх Иеремия и всё уладил.
— Ты про какие гонения без правды говоришь, Горобец? Или новые обиды чинят православной церкви? Ежели ты говоришь про затею польских панов о разделении Западной Русской Церкви на православную и унитарную, так дело то добром улажено, православные люди отвергли унию...
— Отвергли-то отвергли, да вашему главному попу надлежало дознаться до правды истинной, — ответил Горобец, имея в виду под «главным попом» патриарха Иова.
И Горобец выложил Гермогену с целый короб всяких слухов о делах в Северской земле и в Русской Западной Церкви, и Гермоген чувствовал, что в этих слухах была горькая правда.
В тот же вечер, едва успев поужинать, Гермоген выехал в Москву. Раздоры в Западной Церкви угрожали спокойствию Москвы, миру и благоденствию православных людей. Он вспомнил тревожные сетования одного иерея о том, что в русские церкви заходят ксёндзы и пасторы и смущают прихожан странными речами. Навели смуту в западной стороне. Не хотят ли того же и в Москве? Или не знают, что на границе с Северной Украиной нет былого порядка и строгости? Движение через кордон стало свободным. В Стародуб, Севск, Новгород-Северский, Путивль стекаются смутьяны и лихие люди. И кого там только нет: и литва, и немчура, и полячишки... В народе ходят тревожные слухи, что они что-то умышляют. Что же ещё, как не покушение на царство!