Герои 1812 года
Шрифт:
Вскоре после этой схватки Барклай-де-Толли послал Сеславина в Смоленск обстоятельнее узнать положение дел. Переехав через обстреливаемый мост на Днепре, Сеславин во второй раз в этот день побывал в городе. То, что он увидел, разительно отличалось от утренней картины. Смоленск горел. Над городом разрывались гранаты, по улицам рикошетом били ядра. Рушились стены, всюду валялись убитые, несли раненых, в ужасе метались жители. Вечерний Смоленск был наполнен громом, треском, огнем, дымом, стоном и криком. Предместья города были охвачены пожаром. Вокруг стен Смоленска кипел горячий бой, и только ночная темнота остановила сражающихся. Но канонада, не смолкая, продолжалась до глубокой ночи.
Враг не сумел сломить сопротивление русских войск. Успешная оборона Смоленска подняла дух армий до высокой степени. Не участвовавшие в бою завидовали сражавшимся. Общим мнением было продолжение битвы в Смоленске. Но главнокомандующий счел целесообразным возобновить отступление. В час ночи Дохтуров получил приказ оставить Смоленск и, отведя войска на правый берег Днепра, уничтожить мосты…
Возвращаясь ночью в главную квартиру, Сеславин остановил коня на высоте правого берега Днепра. Она была занята группой генералов и офицеров, смотрящих на пылавший внизу Смоленск. «Этот огромный костер церквей и домов был поразителен, — вспоминал товарищ Сеславина Павел Граббе. — Все в безмолвии не могли свести с него глаз. Сквозь закрытые веки проникал блеск ослепительного пожара».
По дороге шли колонны отступающих войск, везли тяжелораненых. Рядом брели толпы жителей, покидавших Смоленск. Рыдания женщин, крик детей раздирали душу. Вид народного бедствия вызвал у Сеславина новое, не испытанное прежде, чувство. Он вспомнил родных, отцовский дом на Сишке и подумал, что, находясь в рядах армии, сможет быть полезным Отечеству…
…На рассвете 6 августа передовым неприятельским войскам удалось оттеснить русский арьергард и вступить в Петербургское предместье. Барклай-де-Толли отправил Сеславина к Коновницыну с приказом остановить противника. Генерал вместе с Сеславиным и другими адъютантами повел один из егерских батальонов в штыковую атаку. Враг был опрокинут и сброшен в Днепр, предместье очищено. «Столь удачному и скорому отражению неприятеля, — рапортовал Коновницын главнокомандующему, — одолжен я был наиболее квартирмейстерской части полковнику Гавердовскому… гвардейской артиллерии капитану Сеславину, дивизионному адъютанту моему… штабс-капитану Ахшарумову и находящемуся при начальнике главного штаба… поручику Фонвизину, кои, содействуя мне примерами личного мужества, устремили солдат на неприятеля и были виновниками всему успеху».
На следующее утро Сеславин участвовал в новом арьергардном бою при деревне Гедеоново, недалеко от Петербургского предместья. Здесь особенно отличился его друг Нарышкин, служивший ротмистром в Изюмском гусарском полку. В один из критических моментов боя Нарышкин со своим эскадроном атаковал неприятеля во фланг, смял его и заставил отступить. Сеславин был рад поз править товарища с блестящей атакой.
Днем главнокомандующий отправил Сеславина с кавалерийским отрядом графа В. В. Орлова-Денисова на левый фланг позиции при деревне Лубино. Здесь адъютант главнокомандующего сражался до вечера, вместе с гусарами участвуя в атаках на неприятельскую кавалерию.
Наградой Сеславина за успешные действия под Смоленском была золотая сабля с надписью «за храбрость».
Русские армии продолжали отходить по Московской дороге. «Войска наши, — сообщал современник, — повсюду жгли все города и селения… так чтобы французов лишить всех способов покоя. Местные жители повсюду бежали из своих домов, укрываясь в лесах… всякий чем мог вооружался для нападения и уничтожения неприятеля». Разгоралось пламя народной войны…
Вскоре после боя у Лубино Сеславин был вновь прикомандирован к арьергарду, где провел две недели, почти каждый день сражаясь с неприятелем. Он с отличием участвовал в 11 жарких боях, и командующие генералы давали ему самые лестные характеристики. В частности, Коновницын отзывался об адъютанте главнокомандующего: «…был он… употреблен к учреждению наших батарей, кои под его наблюдением действовали всегда с величайшею удачею… первый во всех опасностях и из сильнейшего огня выходил… последним…»
Арьергардная служба была не из легких. «Арьергард наш терпел величайшую нужду… не оставалось даже соломы для биваков и дров для разведения огня», — вспоминал служивший в арьергарде вместе с Сеславиным Александр Муравьев. Для походной жизни Сеславина и его товарищей было обычным после боя голодными устраиваться на ночлег в поле, часто под дождем, или в уцелевшей курной избе, наполненной насекомыми, спать, не раздеваясь, неделями. Нужно было обладать свойственной ему неприхотливостью и умением довольствоваться малым, чтобы переносить подобные условия.
Совместная служба в арьергарде сблизила Сеславина с его ровесником Яковом Гавердовским, одним из лучших штабных офицеров и ближайшим помощником Коновницына. Между ними установилась взаимная симпатия, и нередко, сидя у бивачного костра, офицеры вели дружеские беседы…
23 августа под Гридневом Сеславин, отражая атаку неприятельской кавалерии, был ранен пулею в ногу. Но уже на следующий день, превозмогая боль, принял участие в ожесточенных боях при Колоцком монастыре и у села Бородино, в виду расположившейся на боевой позиции русской армии. Здесь арьергард присоединился к главным силам, и Сеславин вернулся в штаб Барклая-де Толли. Недавно прибывший к войскам главнокомандующий всех армий князь Голенищев-Кутузов решил на полях бородинских дать сражение, которого все давно ждали.
…26 августа, затемно, Сеславин верхом на лошади со штабом Барклая-де-Толли расположился на батарее, построенной на скате высоты у Горок. Все распоряжения к битве были сделаны, войска строились в боевые порядки. Гвардейский капитан с нетерпением ожидал рассвета. Ночная сырость потревожила свежую рану в ноге. Боль не утихала. Сеславину стало ясно, что сражаться пешим с простреленной ногой он едва ли сможет. Одна надежда, что фортуна будет милостива к его верному Черкесу.
Рассветало. На востоке заалели редкие облака. Поднималось яркое солнце. Сильный туман еще держался у видневшегося внизу села Бородино с белой церковью. Стояла тишина. В шесть часов утра слева донесся глухой пушечный выстрел. «Гаубица», — определил Сеславин. Вновь тишина. Спустя несколько минут последовал второй, третий, четвертый выстрел, и вот уже канонада загремела по всей боевой линии. Сражение началось.
Впереди у Бородина затрещала ружейная перестрелка, рассыпалась дробь барабанов. Воспользовавшись туманом, французы внезапно атаковали село, занятое гвардейскими егерями и отделенное от позиции речкой Колочею. Сеславин с трудом различил в дыму выстрелов и поднявшейся пыли быстро движущуюся по дороге, ведущей в село, темную колонну. «Удержатся ли наши?» Барклай-де-Толли отдал короткое распоряжение полковнику Гавердовскому, недавно назначенному генерал-квартирмейстером 1-й армии. Гавердовский тронул лошадь. Съезжая с батареи, он кивнул Сеславину и поскакал к Бородину, окутанному дымом и туманом. Сеславии проводил взглядом друга и невольно подумал: «Увидимся ли?»
Через некоторое время лошадь Гавердовского с окровавленным седлом вернется к своим, а тело убитого полковника так и не будет найдено…
Бой в селе был недолгим. Через четверть часа французам удалось выбить гвардейцев, потерявших половину своего состава, и ворваться на мост через Колочу. Контратака бригады армейских егерей остановила движение противника. Враг был отброшен, внизу запылал мост. Посмотрев влево, Сеславин увидел высокие столбы дыма, сопровождающиеся страшным ревом артиллерии. «Семеновские флеши!» Как и предполагал Сеславин, именно на левом фланге развернулось одно из главных действий кровавой драмы.