Герои 1812 года
Шрифт:
Время приближалось к девяти, когда у передовых пикетов раздался топот лошадей и показалось несколько всадников. На оклик часового последовал ответ: «наши». Это был Сеславин с пятью или шестью казаками и гусарами. На одной из лошадей сидело двое, из них последний был в высокой медвежьей шапке гренадера Старой гвардии. Сведения, которые привез партизан, были настолько важны и неожиданны, что заставили полностью изменить план действии.
Несмотря на расставленные у Нары неприятельские посты, тщательно охранявшие переправы через нее, Сеславин сумел перейти реку и подойти к Новой Калужской дороге. Не доходя четырех верст до Фоминского, смелый партизан, оставив свой отряд в лесной лощине, скрываясь за деревьями, приблизился к дороге. Над ней стоял гул, обычно сопровождавший движение больших масс войск. Сеславин, рискуя быть замеченным, влез на дерево, на котором еще оставались листья. То, что он увидел, заставило его сердце учащенно забиться: вся дорога была заполнена густыми неприятельскими колоннами. «Я стоял на дереве, — вспоминал Сеславин, — когда открыл движение французской армии, которая тянулась у ног моих, где находился сам Наполеон в карете. Несколько человек отделилось от опушки леса и дороги, были захвачены и доставлены светлейшему в удостоверении в таком важном для России открытии, решающем судьбу Отечества, Европы и самого Наполеона…»
Сеславин, смертельно усталый от продолжительной скачки, с блестящими от возбуждения глазами, сидя за столом в избе, рассказывал Дохтурову об увиденном. Неожиданно для себя он заметил, что генерал с недоверчивым видом воспринимает его сообщение. Со свойственной ему горячностью, Сеславин, оскорбленный недоверием, предложил Дохтурову надеть на себя «белую рубашку» (т. е. расстрелять), если он фальшиво донес. Партизан кликнул ординарца-казака и приказал ему привести пленного гвардейского унтер-офицера. При допросе француз показал: «Уже четыре дня, как мы оставили Москву… Завтра главная квартира императора в городе Боровске. Далее направление на Малоярославец». Ситуация была ясна. В подобных: чрезвычайных обстоятельствах медлить было нельзя. Дохтуров тотчас же отправил с донесением к Кутузову своего дежурного штаб-офицера Дмитрия Болговского, а неутомимый Сеславин помчался к своему отряду продолжать наблюдение за движением армии Наполеона.
Заслуга Сеславина была не только в том, что он своевременным извещением спас от гибели войска Дохтурова, которые на рассвете атаковали бы не отдельные отряды, а наткнулись на всю неприятельскую армию. Главная его заслуга перед отечеством состояла в том, что открытие предприимчивого партизана дало возможность Кутузову остановить врага у Малоярославца и вынудить его отступать по разоренной Смоленской дороге. Именно по той дороге, по которой Наполеон пришел в Москву.
Реакция Кутузова на сообщение Сеславина известна по воспоминаниям Болговского: «…Вид его на тот раз был величественный, и чувство радости сверкало уже в очах его. „Расскажи, друг мой, сказал он мне, что такое за событие, о котором вести привез ты мне? Неужели воистину Наполеон оставил Москву и отступает? Говори скорей, не томи сердце, оно дрожит“. Я донес ему подробно о всем вышесказанном, и, когда рассказ мой был кончен, то вдруг сей маститый старец, не заплакал, а захлипал и… рек: „…с сей минуты Россия спасена…“»
С этого времени фельдмаршал называет гвардейского капитана не иначе, как «Александр Никитич» и, предоставив ему полную самостоятельность, не раз доверяет ответственнейшие поручения. Современники также высоко оценили подвиг Сеславина. Уже упоминавшийся Болговский писал, что «вряд ли кто дотоле имел счастие оказать более блестящую услугу государству, как не он, Сеславин». Имя отважного партизана приобрело всероссийскую известность, а затем и всеевропейскую.
Позднее, в 1813 году, в России будет издан гравированный портрет героя с подписью: «Он первый известил главнокомандующего армиями о намерении неприятеля идти из Москвы в Калугу, и тем содействовал к предупреждению его под Малоярославцем, которое имело следствием постыдную и гибельную для французов ретираду». Мнение самого Сеславина: «Неприятель предупрежден под Малым Ярославцем, французская армия истреблена, Россия спасена, Европа освобождена, и мир всеобщий есть следствие сего важного открытия». 10 октября 1812 года — решающий день в жизни Сеславина. В этот день он обрел бессмертие…
«Великая армия» Наполеона отступала. «Неприятель идет с усильною поспешностью, имея с собою для ночных маршей фонари, которые неприятель взял в Москве… — доносил фельдмаршалу из авангарда М. А. Милорадович. — Армия идет в большом беспорядке и продолжает кормиться лошадиным мясом, хлеба не имеет, все селения жгут… пленных усталых прикалывают» [24] .
С началом отступления противника армейские партизанские отряды шли на его флангах, тревожа врага постоянными набегами и затрудняя движение. Опережая неприятеля, партизаны разрушали на его пути мосты и переправы, уничтожали сделанные им запасы продовольствия и фуража, истребляли отдельные отряды. Действия легких партий изматывали силы врага, обрекали его на лишения и голод.
24
ЦГВИА СССР, ф. ВУА, д. 3509, л. 326 и 327.
Важнейшей задачей партизан в это время было наблюдение за направлением движения противника, сбор сведений о его численности и боеспособности. В этом незаменимую роль сыграл Сеславин, представлявший в штаб Кутузова наиболее обстоятельные и достоверные донесения. Энергичный и предприимчивый командир партизан как никто иной органически сочетал действия своего отряда со стратегическими и тактическими замыслами главного командования. «Сегодня 19-го по утру на заре, — рапортовал Сеславин Коновницыну, — Платов в Колоцком разбил авангард Нея… Я думаю, что наша армия не успеет упредить неприятеля в Вязьме, ежели не пойдет форсированным маршем… Неприятель идет более 30 верст в сутки, истребляет все, что может затруднить его марш… Милорадович ночует в Семеновском. Хочет идти по утру в Гжать, там неприятеля не найдет, ему надо идти из Семеновского на Теплуху или прямо в Вязьму. Сим может перерезать ему дорогу, затруднить марш, дабы армия успела подойти. Сию минуту еду к Милорадовичу с сим предложением… Я с Фигнером хочу опередить неприятельскую армию и стараться вредить сколько возможно будет: Ваше превосходительство! Случай прекрасный истребить неприятеля… Оставьте все тягости, облегчите солдат, снимите с них ранцы и идите налегке, рассчитайте марши, может быть упредите и в Вязьме неприятеля…»
22 октября отряды Сеславина и Фигнера вместе с передовыми частями русской армии сражаются в окрестностях Вязьмы. Наступил вечер. Бой с противником, отошедшим под ударами русских к городу, продолжался. «Желая скорого окончания сражения… — вспоминал Сеславин, — я поехал в Вязьму, занятую неприятелем. Опрокинутые фуры, зарядные ящики препятствовали отступлению пехоты и артиллерии. Суматоха была большая, я ехал верхом навстречу (неприятелю. — А. В.), и никто не обратил на меня внимания. Выезжая из города, я нашел пехоту и артиллерию, стоявшими еще в грозном виде, занимая высоты. Я пришпорил моего серого Черкеса и, проскакав между колоннами и батареями, остановился вне ружейного выстрела. Сняв фуражку, махал ею с белым платком нашим войскам, державшим ружья у ноги… Несколько пуль, выпущенных из колонн неприятельских, мне не сделали вреда. Без повеления и команды все войска взяли ружья на перевес и двинулись прямо ко мне. Дошедши до меня, кричали: „Вот наш Георгий храбрый на белом коне!“ Неприятель дрогнул и перновцы, в голове которых был я… настигли неприятеля в улице, остановленного опрокинутыми фурами. Наши шли вперед по трупам неприятелей…»
После поражения при Вязьме неприятельская армия пала духом. Сотни и тысячи солдат Наполеона, изнуренные голодом и холодом, уставшие бороться, брели по заснеженной дороге за сохранившими еще порядок корпусами…
Неприятель продолжал отступление к Смоленску. Отряды Сеславина и Фигнера шли в непосредственной близости от левого фланга противника, препятствуя ему искать продовольствия с этой стороны. Несколько раз в день партизаны, обойдя неприятельские колонны, пересекали им дорогу и внезапно нападали. Пока враг принимал меры к отражению атаки, они «стелили дорогу французам пулями, пиками, саблями и, хуже всего, картечью из орудий. Все это дело нескольких минут, и лишь обращаются на нас, мы в шпоры, с дорог в лес или за гору в поле, и конечно, пускаемся вперед…. и опять истребим мосты, нападем навстречу на головы, на хвосты, день и ночь…» — свидетельствует Ксаверий Бискупский.
27 октября отряды Сеславина и Фигнера соединились с партией Давыдова, расположившейся в селе Дубосищи. Это была первая встреча знаменитых партизан. Позднее Давыдов, вспоминая о ней, напишет: «Сеславина я несравненно выше ставлю Фигнера и как воина, и как человека, ибо к военным качествам Фигнера он соединял строжайшую нравственность и изящное благородство чувств и мыслей. В личной же храбрости… он — Ахилл, тот Улисс». «Сеславин достойнее меня», — соглашался Фигнер.
…После сердечных приветствий Давыдов сообщил боевым товарищам о том, что на дороге, ведущей из Ельны в Смоленск, в селах Язвине, Ляхово и Долгомостье, стоят отряды из свежей дивизии генерала Бараге д’Илье. Обсудив ситуацию, партизаны решили воспользоваться разобщенностью неприятельских сил и атаковать один из отрядов — 2-тысячную бригаду генерала Ожеро в Ляхово. Но поскольку соединившиеся партии имели немногим более 1200 человек, то для участия в нападении был приглашен еще отряд Орлова-Денисова, находившийся поблизости.
На рассвете партизаны решительно атаковали неприятеля, к своему несчастью поздно заметившего их появление. Бой у Ляхова, в котором особенно отличились гусары и артиллеристы Сеславина, завершился капитуляцией отряда Ожеро. В плен сдались сам бригадный генерал, 60 офицеров и 2000 солдат.
Наступила морозная ночь. Обезоруженные колонны противника шли по дороге мимо рядов конных партизан, освещаемые заревом зажженного во время боя Ляхова. Пленные ругали «мороз, своего генерала, Россию, нас, — вспоминал Давыдов, — но слова Фигнера: filez, filez (пошел! пошел!) покрывали их нескромные выражения».