Герои на все времена
Шрифт:
А где его взять, это заработанное и заслуженное?
Ну да ведь Рейф — не кроткая сказочная падчерица. Это ей деваться некуда, кроме как замуж, а Рейф сам себе свою жизнь выстроит — не дармовую, не дареную, у него все для этого есть! Пусть отцовский домик и снесли, когда миновало моровое поветрие, — наследство Рейф получил, и богатое. Тягу к знаниям — от отца, стойкость — от матери. Разве мало?
Рейф любил и умел учиться — одного этого уже довольно. Вдобавок учение ему давалось. А если прибавить к этому несломленную стойкость да помножить все, вместе взятое, на бешеную гордость и желание вырваться из западни… способный, работящий, стойкий, гордый, целеустремленный — ох как часто именно из такого материала жажда власти кроит завоевателей и ниспровергателей по своему вкусу! Однако если судьба намеревалась создать из Рейфа нечто подобное, то ей не повезло: власти Рейф не желал никогда. По правде говоря, власть
И Рейф честно зарабатывал и уважение, и будущую свою свободу.
Он учился с той настойчивой целеустремленностью, которую дети обычно приберегают для игр, — но меньше всего Рейфу доводилось играть: недоставало сил и времени. Однако возраст требует своего — и Рейф играл цифрами вместо мячей, мастерил выводы, как его сверстники — деревянные клинки, строил умозаключения, как запруду у ручья, нацеливал доводы, как стрелы из лука на городской ярмарке. Знание было его миром — желанным и манящим; миром, в котором нет капризной Киски и сквалыжной Крыски, миром, прочным, как фундамент городской ратуши, и ярким, как цветы на клумбе перед ней. Миром, где над ним никто не властен. Миром, куда он уходил, чтобы окрепнуть и набраться сил для повседневной жизни. Миром, который ничего и никому не дает даром.
Отличников обычно недолюбливают, даже если они охотно подсказывают и дают списать, — но к Рейфу одноклассники никогда не цеплялись, хотя он никогда не подсказывал и списать не давал. Зато он всегда был готов объяснить любому решение непонятной задачи или помочь разобраться с трудным текстом. Ну а учителя так и вовсе благоволили к не по летам старательному подростку. Они не могли не понимать, что стоит отличная учеба вечно голодному, усталому и невыспавшемуся Рейфу, задерганному капризами Киски и придирками Крыски, куда больших трудов, чем его более благополучным сверстникам. Любой из учителей, даже самый требовательный, был бы рад поставить ему в учебную нотату отметку выше заслуженной, случись в том надобность. Однако надобности такой не возникло ни разу: пусть учителя никогда и не придирались к Рейфу, зато он делал это сам. Он придирался к себе свирепо, безжалостно, не давая ни спуску, ни потачки. Знания — это будущая свобода. Рейф учился с тем же усердием, с которым пленный раб пилит свою цепь. Закон разрешает покинуть дом родителей или опекунов в четырнадцать лет, если ты можешь себя прокормить, — и Рейф не собирался оставаться у тетушек ни часа сверх этого срока.
В день своего четырнадцатилетия Рейф пришел к попечителю школы и попросил у него дозволения сдать экстерном экзамены за оставшиеся три года учебы — ведь без свидетельства об окончании школы его не примут ни в одно учебное заведение магической коллегии. Попечитель дозволил охотно: если кому и учиться магии, так это Рейфу Эрраму. Ну и что же, что годами не вышел, — зато талантом взял! Магический дар, еле тлевший в немолодом школьном учителе, жарким пламенем вспыхнул в его сыне. Держать мальчика в школе еще три года — просто преступление перед его талантом! Незачем ему всякую там географию с математикой зубрить и прочую древнюю литературу… тем более что он их уже и выучил… Мало ли что может приключиться с магическим дарованием, если нет возможности упражнять его, как должно? Еще погаснет, чего доброго. А что может приключиться с магом, чье дарование ослабело, как заплывшие жиром мускулы изленившегося борца? Да, а что может приключиться с теми, по чьей вине это стряслось? Нет уж, пусть юный Эррам сдает все экзамены за выпускные классы сейчас и отправляется в любой из университетов коллегии! Школа ему еще и рекомендации выдаст отличные.
Экзамены Рейф сдал блестяще. Дверь на свободу распахнулась.
Когда он объявил тетушкам о своем отъезде, произошел вполне ожидаемый переполох. Тетушка Киска испуганно мяукала о том, какие жуткие и несусветные тяготы ожидают мальчика в злом и гадком окружающем мире — нет, надо быть просто сумасшедшим, чтобы променять верный кусок хлеба и надежный кров на ремесло мага, пытаясь повторить судьбу отца-неудачника. Тетушка Крыска попросту объявила, что оплачивать из своего кармана фанаберии юного дармоеда не собирается. Юный дармоед вежливо попрощался с тетушками — и отправился в путь без гроша в кармане.
В столицу Рейф соваться и не пробовал. Безденежного мальчишку-побродяжку не то что в университет — в городские ворота не впустят. Ну так на столичном университете клином свет не сошелся — и в родной
Рейф сдал экзамены блестяще. О плате за учение заботиться ему не приходилось. Однако тетрадками сыт не будешь, а из учебников себе дом не построишь — притом ведь и их надо на что-то покупать. Рейф устроился уборщиком на кафедре физической и коллоидной магии — плата была невелика, зато он получил в свое распоряжение каморку под лестницей, где хранились ведра и тряпки. Там он и обитал — а по ночам мыл и вощил полы, надраивая те самые аудитории, в которых утром восседал на лекциях с таким видом, словно это и не он чуть не до утра наводил блеск на половицы. А что тут такого? В доме тетушек Рейфу приходилось трудиться ничуть не меньше. Рейф мыл полы — и учился, учился, учился…
После первой же сессии Рейфа внесли в число стипендиатов. К началу второго курса он снимал уютную комнату в городе. Уже на третьем курсе его приняли лаборантом на ту самую кафедру физической и коллоидной магии, где он так недавно был поломойкой. К четвертому курсу он вел самостоятельную научную работу и на лекции являлся скорее порядка ради, нежели по необходимости. Соученики, поначалу видевшие в нем мальчишку, очень скоро зауважали его — и их уважение было Рейфу куда дороже, чем их же приятельство. Набивайся он к однокурсникам в приятели сам, и не видать бы ему ничего, кроме снисхождения, — но Рейф никогда не навязывался, всегда был готов помочь с учебой, не задирал нос и не подлизывался… отчего бы не водить приятельства с таким парнем? И когда декан предложил Рейфу после окончания университета остаться на кафедре младшим преподавателем, это не вызвало нередкого в подобных случаях всплеска враждебности. Напротив — кому и предложить должность при кафедре, как не Эрраму? Если кто и заслужил ее, так это он. А что молод до неприличия… так ведь талант возраста не разбирает.
Новые коллеги по кафедре все же встретили поначалу назначение Рейфа настороженно: ишь, из молодых да ранний — наверняка ведь рвется карьеру делать! Вот начнет подсиживать да по головам вперед лезть… но нет, Рейф не лез по головам и не подсиживал никого. У него и мысли такой не могло возникнуть. Подсидеть, оттолкнуть кого-то, пролезть вперед, взять плату, должность или известность предназначенную другому, взять не свое, незаработанное, а значит — и дармовое… для Рейфа это было не просто низостью, а чем-то невообразимым и вовсе. Приметив, что молодой маг не рвется к кормушке и работает на совесть, коллеги успокоились. Они посчитали Рейфа юношей хотя и талантливым, но лишенным честолюбия — и ошиблись. У Рейфа оно имелось в избытке, но не бросалось в глаза, потому что при всем своем бешеном честолюбии он был полностью лишен тщеславия. Внешняя, показная сторона успеха для него не значила ничего. Другие могли сколько угодно соблазняться дутой славой или легкими деньгами, уходить с кафедры на должности пустопорожние, зато блестящие, менять научную работу на синекуру. Они уходили. Рейф Эррам оставался.
Научная работа, диссертация, преподавание… молодой многообещающий мэтр все, за что брался, делал на совесть. Этого нельзя было не признавать. Талантливый, добросовестный, безупречно вежливый. Здание его жизни выстраивалось по кирпичику, медленно и постепенно — зато таким, как Рейф и хотел, как надумал… И его не беспокоил легкий холодок, задувающий в щели. Рейф не замечал этого холодка — потому что не помнил уже, что бывает иначе, что может быть иначе…
Но даже если бы и заметил… а на что ему, собственно, жаловаться? Не одни только коллеги — студенты и те уважали его безоговорочно. Не боялись, хотя никто к ним так не придирался, — а вот именно что уважали. Рейф никогда и никому не ставил высоких отметок «за красивые глаза» — но всегда был готов потратить сколько угодно времени на студента, пропустившего лекции по болезни или безденежью, и платы за этот труд не брал никогда. Он возился с любым, кто действительно хотел учиться, и умел объяснять не просто понятно, а захватывающе. Он всегда был справедлив и не прогибался ни перед властью, ни перед деньгами. Таких обычно недолюбливают, хоть и уважают, но любви Рейф не искал — а потому не ощущал в ней недостатка. С коллегами он ладил — несмотря на свое явное нежелание одалживаться, принимать что бы то ни было. Это очень мешает жить, создает репутацию брюзги, склочника и нелюдима, но Рейфу прощали то, что считали причудой. По общему мнению, не бывает гения без придури — а то же самое общее мнение давно уже определило мэтра Эррама в гении, хотел он того или нет. А Рейф, к слову сказать, не хотел — но его мнения никто не спрашивал.