Герои пустынных горизонтов
Шрифт:
— Да.
— Твоя свобода — это свобода рабочих и крестьян. Какое дело до нее кочевому арабу? Ступай проповедуй эту свободу в городах и деревнях Бахраза, а племена пустыни оставь в покое.
Бахразец вскинул руки — араб в каждом своем движении, хотя его легко было принять и за маленького загорелого шотландца с целой шапкой взлохмаченных волос. — Проводи меня к Хамиду, Гордон, — сказал он. — Мне надо поговорить с ним обо всех этих делах. В пустыне идет восстание. Скоро начнется восстание и в Бахразе — наше восстание города и деревни. Нужно объединить их силы. Вот и все. Мы должны действовать сообща…
— Значит, теперь ты хочешь, чтобы мы были союзниками, — сказал Гордон. — Вы, марксисты, воображаете, что ваша политика — ключ ко всему. На все иные стремления вам наплевать. Вы желаете построить мир рабочих и крестьян. Да здравствуют землекопы, и долой интеллект! Понимаешь ты, что я говорю?
— Отлично понимаю…
— Восставшие племена ведут борьбу за свободу личности, за ничем не стесненную свободную волю. Нам ни к чему учение о том, как мастеровых возвысить до уровня богов. Этим пусть занимаются ваши политики.
Зейн усмехнулся, и в его усмешке была ирония пополам с досадой; ничто так не подчеркивало близость этих двух людей, как неожиданная душевность их перебранки. Это было похоже на вечный спор двух родных братьев, которым пришлось по-разному бороться с трудностями существования. — Ты что же думаешь, Гордон, мы собираемся силой принудить наших рабочих и крестьян к восстанию? — Теперь Зейн говорил с оттенком презрения. — Ты думаешь, их воля недостаточно свободна, чтобы они сами решили, восстать им или нет? Неужели человек, доведенный нуждой до отчаяния, станет слепо подчиняться догме? Мы предлагаем рабочим и крестьянам путь к спасению. Какой? Мы не толкуем о свободе воли, о праве каждого человека жить своим интеллектом. Что пользы в этом? Чем это облегчит их страдания? Мы предлагаем нечто реальное: уничтожить помещичью власть, уничтожить эксплуатацию, покончить с иностранным господством, с нищетой, голодом, лишениями. И покончить на деле, а не на словах. Независимость! Землю крестьянам! Власть городским рабочим! Вот наша догма!
Гордон захохотал: ему вдруг стал доставлять удовольствие этот спор, он даже развеселился. — Черт возьми, брат! Где ты научился всему этому? Не на небесах, не в Аравии!
— Мы учимся всюду, где только можем, — раздраженно ответил Зейн; ему совсем не было весело. — Англичане тоже нас кое-чему научили, — добавил он с расчетом.
— Все — догма! — сказал Гордон.
Зейн снова пожал плечами. — Спроси у городских рабочих, у крестьян, догма ли это. Вот Ашик — купец, представитель буржуазии, спроси у него.
— Представитель буржуазии! — повторил Гордон, указывая на Ашика. Смеясь, он захлопал в ладоши, и старик на мгновение недовольно нахмурился. — Так как же, веришь ты в силу рабоче-крестьянских восстаний? — спросил его Гордон. — Считаешь, что в этом твое спасение? Говори, не стесняйся. Дай Зейну правдивый ответ.
— Кхе, кхе! — закряхтел Ашик. — Вы все спорите и поддразниваете друг друга, точно два родных брата. Я все понимаю! Спорщики вы оба; ростом невелики, а пылу в вас много. И хитрости тоже; и в обоих вас догма сидит крепко. Да, да, Гордон, в тебе тоже. Ты неимение догмы возводишь в догму. Но как вы собираетесь действовать во имя этой догмы — вот что покажет, кто из вас прав.
— Ну, а ты как собираешься действовать? — настаивал Гордон.
— Я — политик из кофейни, а не шпагоглотатель, — сказал Ашик.
— Ты уклоняешься от ответа, — заметил ему Гордон.
— И ты тоже! — вскричал Зейн.
— Я сказал тебе, что ты хочешь совместить несовместимое, — возразил Гордон. — Племена борются за свое освобождение от Бахраза, а не за дружбу и союз с ним.
Снова бахразец вспылил. — Неужели ты не видишь разницы между помещичьим Бахразом и Бахразом революционным, который придет ему на смену? — воскликнул он. Пальцы его судорожно сжимались и разжимались: самообладание наконец чуть-чуть изменило ему.
— Нет, не вижу. Тот ли Бахраз, другой ли — все равно он несет племенам гибель. Бахразские помещики грабили арабов пустыни и убивали их. Твои рабоче-крестьянские догматики захотят сделать из них механиков и землепашцев.
— Племена не могут навсегда остаться тем, что они есть, Гордон.
Гордон тряхнул рукавами своей одежды. — Так вы теперь хотите помочь нам?..
— Мы друг другу должны помочь! — Зейн повернулся к Ашику. — Ашик, — сказал он, — ведь ты понимаешь. Объясни ему. Выскажи то, что ты думаешь…
— Да, да! Что думает купец, представитель буржуазии?
— Друг мой, — сказал Ашик, ласково ударив Гордона по коленке. — Ты неразумный человек.
— Значит, его догма, по-твоему, разумна? — спросил Гордон.
— Нет, нет. Не в том дело, — возразил Ашик. — Но если бы ты был разумным человеком, ты спросил бы Зейна: «Что ты предлагаешь? Чего ждешь от нас и что можешь нам дать?» У него свое восстание, у тебя — свое. Заключи с ним сделку. Если ты достаточно сметлив, то сумеешь заключить ее с выгодой для себя, независимо от существа дела. Кхе, кхе! Зейн лучший купец, чем ты, когда дело касается революции.
— Я не барышник, — сказал Гордон.
— Но-но-но! — сказал Ашик. — Не будь таким добродетельным. Ты можешь сделать дело с Зейном, вот и делай.
— Ведь мы не горшки на баранов меняем, — настаивал Гордон. — Речь идет о принципе.
Ашик по-стариковски вздохнул. — Мне непонятны твои разговоры о принципах. — С минуту он сидел неподвижно, потом снова зашевелился-и ткнул дрожащим пальцем в сторону все время безмолвствовавшего. Смита. — Пусть Смит-паша скажет тебе, как нужно поступить.
Гордон не смотрел на Смита, а Зейн молчал, словно дожидаясь, когда наконец старый Ашик прекратит эту глупую игру. Но Ашик настаивал, и Смиту пришлось, преодолевая замешательство, высказать свое мнение.
— Я знаю, какова цель восстания племен, — сказал Смит, сжимая своими внушительными коленями радиоприемник, — а про Бахраз не знаю ничего. — Он почувствовал, что сбился. — Я против революции, — сказал он еще и замолчал.
Ашик так и вскинулся. — Великий аллах! Да ведь ты же участвуешь в революционном восстании!