Герои русского парусного флота
Шрифт:
— Наш адмирал хороший! Нельзя его разорять!
— Врёшь! — ответили ему мастеровые. — Он нас, плотников, по зубам лупцевал? Лупцевал! Теперь за евойные хфокусы и тебе врежем!
И врезали, да так, что незадачливый лейтенант едва уполз. Горели дома, то там, то здесь слышались выстрелы, крики, ругань.
По дороге на Графскую пристань коляску Скаловского внезапно остановили. Теперь толпа была настроена куда решительнее, чем при первой встрече. Это контр-адмирал понял сразу.
— А ну-ка выходь! — дёрнул его за рукав какой-то отставной унтер. — Щас мы те покажем!
С контр-адмирала сорвали эполеты, силой затащили в ближайшую церковь.
— Дай расписку, что чумы в городе нету! — кричали ему яростно.
— Я не врач! — пытался отнекиваться Скаловский.
Внезапно он увидел в толпе своего бывшего канонира с «Александра» Трофима Афанасьева Тот едва заметно кивнул и схватил за рукав больше всех кричавшего, того, кто призывал собравшихся убивать всех начальников подряд без разбора.
— Что мелешь! — оттолкнул оратора в сторону. — Отличать надобно настоящих мироедов от невинных людей! Сей адмирал — Скаловский! Он в сенявинской средиземной кампании один с пятью хранцузскими кораблями дрался и всех побил! А Егорий его не за порки шпицрутенами получен, а за храбрость военную!
Речь отставного канонира должное впечатление произвела. Внимание к Скаловскому ослабло. Повстанцы решили идти ловить настоящих мироедов. Воспользовавшись этим, Афанасьев помог контр-адмиралу покинуть церковь. Выбравшись на улицу, Скаловский примкнул к колонне солдат Орловского полка, направлявшегося на перекрытие улиц. Вёл колонну генерал-майор Турчанинов. Но вскоре встала и колонна. Восставшие окружили солдат. Те сразу побросали ружья — «мы против своих не вояки». Офицеры обнажили сабли.
— Что будем делать? — обратился к Скаловскому Турчанинов.
— Давать расписку! — ответил тот. — Главное сейчас не допустить крови!
Тут же на барабане Скаловский с Турчаниновым начертали: «1830 года, июля 3 числа, мы, нижеподписавшиеся, даём расписку жителям города Севастополя в том, что в городе Севастополе не было чумы и нет, в удостоверение чего подписываемся. Турчанинов, Скаловский».
Лишь к вечеру добрался контр-адмирал на корабль, где и слёг с приступом сердечным.
Через несколько дней в город уже вступали верные престолу войска. Вёл их граф Воронцов. Начались аресты, суды, казни. Свидетелем пытались привлечь к судам и Скаловского. Ведь контр-адмирал был среди повстанцев и должен был знать зачинщиков. Но Скаловский от участия в судилищах отказался наотрез. Когда же следователи наехали к нему на квартиру, он выставил их за дверь, заявив:
— Зачинщиков и зачинщиц я не заметил. Вся толпа упорствовала одинаково!
Это показание Скаловского осталось в материалах судебного дела.
Севастопольские события произвели на боевого контр-адмирала самое гнетущее впечатление. Чтобы как можно скорее забыть всё это, он старается с утра до вечера заниматься служебными делами, бывать на кораблях и ходить в море.
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ
Походы к берегам Кавказа стали последней страницей богатой событиями жизни Ивана Семёновича Скаловского. По несколько раз в году он водил всё новые и новые отряды кораблей туда, где вздымались до горизонта синие горы, где пули горцев легко находили себе жертву. А подорванное службой здоровье всё уходило. Всё труднее становилось взбираться по крытым корабельным трапам, но, как и прежде, на бизань-мачте флагманского корабля очередной крейсерской эскадры развевался его флаг. Пришло время, и старый адмирал почувствовал, как болит изношенное сердце. Командующий флотом адмирал Лазарев приехал, чтобы навестить больного.
— Штаб-лекарь весьма озабочен вашим состоянием! — произнёс он, присаживаясь в изголовье больного.
Скаловский лишь слабо махнул рукой и тотчас перевёл разговор на другую тему.
— Волнует меня, что на «Варшаве» рангоут худо поставлен, а «Андрианополь» тимберовки требует!
— Будет тебе! — остановил его Лазарев. — Сейчас думай о своём здоровье и лежи!
— Нет уж, — привстал на локтях разобиженный Скаловский. — Мне нынче отлёживаться недосуг, мне корабли к берегам абхазским вести надобно!
И водил. Водил, когда уже отказывали ноги, и на шканцах он мог только сидеть на принесённом раскладном стуле, водил, когда стаканами валерьяновой настойки глушил боль в сердце.
— Умирать сегодня страшно! — отшучивался он от друзей, настаивавших на поездке на воды. — А когда-нибудь — ничего!
— Пора уж тебе и отдохновиться от дел ратных, ведь и чин, и пенсион давным-давно имеется. Сколько я буду одна сидеть дома, в окно на море глядючи? — плакала жена.
— На том свете и отдохновлюсь! — смеялся через силу Скаловский, тряся гривой седых волос. — Да и жив я ещё только потому, что служу.
— Когда же теперь-то домой ждать? — вытерла платочком заплаканные глаза жена.
— Через пару месяцев, когда припасы кончатся! — был ей ответ.
— Ты уж там себя побереги! — попросила супруга, смирившись с неизбежным.
— Поберегу всенепременно! — поцеловал её в солёную щеку муж. — Не волнуйся, не в первый раз!
Смерть пришла к старому адмиралу внезапно. Писал в каюте бумаги, почувствовал боль в сердце. Единственно, что успел — дёрнул за шнур сигнального колокольца. Когда адъютант вбежал в салон, Скаловский был уже мёртв.
Гроб к месту последнего упокоения несли командиры кораблей: Нахимов, Корнилов, Новосильцев, Панфилов… Те, кто мужал под его началом.
— Так умирают праведники! — сказал на похоронах Лазарев, бросив ком жёлтой крымской земли в могилу. — Мир праху твоему!
На единственном дошедшем до нас портрете Скаловского, видно, что был он человеком достаточно суровым. Черты лица грубы и резки, горбатый нос и кустистые брови дополняют его мужественный облик.
Нам, живущем ныне, Скаловский памятен, прежде всего, своим легендарным боем на бриге «Александр», навсегда вошедшим в историю отечественного флота. Вспомним же ещё раз слова старого суворовца Ставракова: «Не каждому и из генералов наших выпала честь числиться в личных врагах французского императора!»
ШТУРМАН ПОЛЯРНОГО МОРЯ
Ах, как он мечтал о море! О том море, что плескало волной у самых его ног, о том море, в котором белели паруса кораблей, таких загадочных и таких недостижимых…
Осенью 1833 года в Гидрографическом департаменте на стол делопроизводителей лёг толстый засургученный конверт с письмом от некоего подпоручика Петра Пахтусова. В нём никому не ведомый архангелогородский штурман предлагал план полярной экспедиции к северным берегам Ледовитого океана. По рассмотрении прожект сей нашли дерзким, но оригинальным, и подпоручик был вызван в Санкт-Петербург для личного доклада. Допрашивали его с пристрастием. Как бы между делом адмиралы выведывали, сколь сей штурман знающ в науках да на что способен.