Героический режим. Не для героев
Шрифт:
— С чего ты это решил?
— С того. Он не останавливается, это я понял прекрасно. И он стал слишком жесток. Слишком даже для нас. Даже для этого ублюдочного мира. Слишком. Жесток.
— Если ты хочешь присоединиться к нему, валяй, — сказал Владимир. — Мы не против выбросить из пати истеричку. Здесь, мать твою, надо выживать. Так, как придётся. Мы, — он провёл вокруг рукой, — пати. Единое целое. Слабые звенья нужно выдирать безжалостно, иначе всё развалится. Всё. Мы сдохнем. Все. Ты этого хочешь? Если нет, пошли, закончим работу с мобами.
— Работу, — покачал головой Алексей, на его губах играла горькая улыбка. — Так теперь это называется?
— Назови это убийством, — угрюмо сказал Павел. — Назови так, как хочешь. Но теперь это наша работа. Это, а ещё выживать. Убивать и выживать.
— Даже если это член пати?
— Думаешь, мне его не жалко? Но… так надо.
Павел протянул Алексею руку, помогая подняться.
«Работа, — угрюмо подумал друид. — Убивать и выживать. Вы правы, ублюдки. Но…».
Смерть Алексея, первого и единственного друга здесь, он прощать не собирался. Надо подождать, а при удобном случае смыться. Или перебить всех.
Потому что пати, не ставящую жизни своих членов ни во что, не может называться семьёй. И существовать не должна.
Гая, стоящая поодаль, кривила свои тонкие морщинистые губы. Будто бы она что-то знала. Посмотри Алексей в её лицо, он бы увидел предзнаменование. Предзнаменование скорой крови, смерти, мук. Для всех них.
Он был не одинок, желая своей пати смерти. Совсем не одинок.
Часть третья. Игра в смерть
Глава 28
21, 10
Шёл чёртов дождь. Я облизал пресные мокрые губы и повернул голову на бок. Перед глазами — глазом — плыло, обзор сократился на половину, но я рассмотрел водяную гладь.
Никаких потерь памяти или чего-то вроде «кто я, что произошло» и прочей пурги. Я прекрасно помнил, кто я и как угодил в это дерьмо. Почему в дерьмо? А куда ж ещё-то?
Я что, выплыл? Хрен-то там, не должен был с такими-то ранами.
Но я жив, это ясно. Ногу и руку мучала тупая тянущая боль, глаз жгло огнём, в брюхе будто всё перемешали или пропустили через мясорубку, а после запихали обратно и зашили. К тому же, одежды на мне нет, погода — дерьмо, а я валяюсь у какого-то лесного озерка на мокрой траве и пускаю пузырём жидкие сопли.
Хотелось пить. Умираю от жажды под дождём на краю водоёма. Я издал хриплый смешок и снова повернул голову к небу, раскрыв рот. Помогло не очень, но я был слишком слаб, чтобы шевелиться.
Интересно, а в мою пустую глазницу затекает вода? С трудом подняв руку, я прикоснулся к ране. Заложена каким-то листочком. Я отнял его от раны. Подорожник. Захотелось рассмеяться, но я только захрипел от боли и жалости к себе. Интересно, поможет он вырастить мне новый глаз?
Меня на секунду обуяла злость. Не могли закрыть глазницы в маске, как у настоящего чумного доктора? Но уже через пару секунд злоба сменилась усталостью. Хотелось просто…
Полежать. Отдохнуть. Поесть. А после убить несколько ублюдков.
Самое смешное в том, что, если подумать, они были не так уж и не правы. Николай вместе с Владимиром сеяли смуту в пати. Устранив паладина с молчаливого согласия Антона и Михаила, или без оного, руками Владимира и подручных Павел заручался поддержкой этой пары и становился куда сильнее убийцы, которому теперь остаётся либо подчиниться, либо уйти. Скорее первое. Уходить, когда квесты настолько сложны, бессмысленно. А в открытый бой Владимир с подручными вступить не сможет, это самоубийство.
Зачем устранять меня? Я бы поднял бучу и потащил бы за собой Алексея, и Павел знал это. Наверняка. Что я, в общем-то, и сделал, хорошо, что без друида. Так зачем меня тогда жалеть? Вот и все. Я стал просто не нужен.
Наверное, я разрыдался. А может, это был такой смех. Меня опять заинтересовало, смогу ли я плакать правым глазом. Если слёзная железа не повреждена, наверное, смогу.
Рядом раздались звуки, которые обычно издаёт шагающий по траве человек. Они были едва уловимы, но я чётко различал их и знал, что это именно человек. Некрупный, довольно старый, так как идёт, подволакивая ноги и не так уверенно, как, скажем, всегда ходил Павел.
Помощь? Или смерть? Я одинаково жаждал и того, и другого.
— Вот ведь… — раздался раздражённый голос Гаи. — Молодец, конечно, но под дождём оставлять не надо было. Эх, эх, эх… За что тебя так?
Я что-то прохрипел. Лицо ведьмы зависло над моим. Губы сурово сжаты, глаза смотрят пристально. Она была такой же мокрой, как и я.
— Надо бы по-хорошему тебя убить, — сказала она. — Но… зря тебя что ли девка вытаскивала? Твою-то мать! На-ка.
Ведьма сунула мне в рот деревянный конус. Я знал, зачем нужны такие, и сжал зубы.
— Ага, молодец. Это, чтобы ты язык не прикусил. А то, что будешь плакать, как девчонка и визжать, так от этого сильно не поможет. А теперь…
Мою правую руку пронзила боль. Я не успел даже вскрикнуть. Просто отключился. Уверен, что так оно вышло даже лучше.
На сей раз было сухо, но всё равно холодно. Над головой виднелся грубо сделанный навес, я по-прежнему валялся голышом, но боль утихла. Не в глазнице, к сожалению. Невольно поставил себя на место Топлюши. И как после этой боли, причинённой мной, она смогла любить меня, если это можно так назвать?
Чувствуя себя более или менее свежим, я сел. Навес соорудили под деревом, рядом сидела Гая, она спасла, прислонившись к коре. Спящая, ведьма выглядела чудовищно старой. Бледная обвисшая кожа со старческими пятнами, неестественная худоба, ввалившиеся глаза. Тот удар, наверное, её сильно измотал.
Рядом стопкой лежала моя одежда. На рубахе и плаще виднелись две дыры. В рукаве и штанине я почувствовал корку засохшей крови. Я, как мог, вычистил их и кое-как натянул. У берега толпилась семья утопленников. Я двинулся к ним. Может, надыбают мне мха, а то жрать хотелось ужасно.