Гезат
Шрифт:
— Это тот самый хитрейший из кельтов и воинственнейший из греков, о котором я тебе рассказывал, — представил меня Гай Юлий Цезарь на греческом языке Митридату Пергамскому. — Очередное его коварство погубило значительную часть египетской армии.
— Это он предсказывает судьбу? — задал тот уточняющий вопрос.
— Да, — подтвердил император.
Людям хочется верить, что кто-то из близких или хотя бы знакомых обладает феноменальными способностями, особенно, если этот человек предсказывает им что-то хорошее. Сколько бы раз я ни говорил, что не наказан ясновиденьем, мне упорно не верили. Наверное, потому, что сказанное мной о Гае Юлии Цезаре пока сбывается, несмотря на то, что оказывается в тех еще переплетах.
— А что ждет меня? — обратился ко мне Митридат Пергамский.
— Не знаю, — честно признался
Как я и предполагал, Митридат Пергамский счел последнюю часть моей речи косвенным подтверждением того, что является сыном великого царя. Что ж, как докажет наука через пару тысяч лет, частично он будет прав. Если женщина жила с одним мужчиной, а потом забеременела от другого, то ребенок будет нести в себе и частичку первого. Так что в добрачной девственности есть определенный смысл: большинство мужчин не сильно озабочены воспитанием детей, даже своих, а уж про чужих и говорить нечего.
Египетский лагерь располагался на большом высоком холме на берегу Нила. С одной стороны его прикрывала река, с другой — болото, с третьей был крутой склон и только с четвертой, с которой мы и начали атаку, подход был удобен, но именно здесь укрепления были самые крепкие. Надо отдать должное Гаю Юлию Цезарю, который не рискнул воспользоваться уничтожением вражеских стрелков, не кинул своих воинов в атаку прямо с марша, а дал им отдохнуть до следующего утра, соорудив каструм напротив вражеского. Сражение начали легионеры. Без особого труда они захватали укрепленную деревню на подходе к холму, после чего разделились на две колонны: одна ринулась в атаку по пологому склону, а вторая прошла по берегу Нила и напала со стороны реки. Если первым пришлось штурмовать хорошо оборудованные укрепления, то вторым ров и вал достались поплоше, но с тыла, со стоявших на якорях многочисленных судов, обстреливали лучники и пращники. Конница пока бездельничала.
Я был уверен, что справятся без нас, но время шло, а легионеры все никак не могли преодолеть ров и вал, несмотря на то, что их постоянно меняли, бросая в атаку свежие силы. Впрочем, и у противника было достаточно воинов, чтобы подменять уставших и раненых. Тогда я послал Сигимара с небольшим отрядом посмотреть, нельзя ли подняться на холм по крутому склону или со стороны болота? По такому случаю мы бы даже спешимся.
Германец вернулся примерно через полчаса и доложил радостно:
— Со стороны болота можно даже на лошадях заехать, и нет никаких укреплений!
Видимо, египтяне решили, что сами со стороны болота атаковать не стали бы, значит, и римляне не глупее.
Гай Юлий Цезарь не сразу поверил моему сообщению:
— Они хорошо проверили? Может, там ловушка?
— Если ловушка, то они там и погибнут, — ответил я и задал встречный вопрос: — Неужели ты думаешь, что они самоубийцы?!
— Кто их знает, этих германцев! — уже шутливо произнес он и принял решение: — Хорошо, бери в помощь три когорты и атакуй со стороны болота.
Черт его знает, почему египтяне не приняли никаких мер, даже увидев, что мы идем вдоль крутого склона к болоту. То ли были уверены, что с той стороны напасть невозможно, то ли, что там есть укрепления и охрана, то ли дела на других участках были уже так плохи, что некого было кинуть против нас, то ли высланный отряд не успел подойти вовремя, но, когда мы заехали на холм, а там была его наивысшая точка, никто не оказал нам сопротивления. Мы двигались между шатрами, поставленными, как попало, и женщиныи дети, которых там было немало, не прятались от нас, принимая, наверное, за своих. Только когда германцы начали сгонять их к краю холма, как ценную добычу, подняли крик.
Я пришпорил Буцефала, поскакал к пурпурному шатру, который стоял не в центре лагеря, а ближе к нам. Оттуда сразу побежали к Нилу безоружные люди. Судя по богатой одежде, это была царская свита. Я не стал гоняться за ними. С пленными всегда много возни. Меня больше интересовало золото и драгоценные камни, которое при одинаковой стоимости занимают меньше места и жрать не просят. И я нашел и то, другое в шатре. Внутри он был разделен на две части. В первой, большей, стояли два низких длинных стола,
Там в центре стояло квадратное ложе с пурпурным балдахином с кистями и множеством подушек разного цвета и размера. Наверное, каждая подушка имела свое предназначение, так и оставшееся для меня тайной. Слева и справа от ложа располагались узкие кровати для рабов, наверное. Венценосцам нельзя спать в одиночестве, всегда рядом должен быть кто-нибудь, чтобы мигом удовлетворить любую прихоть. При этом у царей да и просто богатых людей с детства вырабатывается удивительная способность не замечать слуг, рабов, как я не обращаю внимание на кота, собаку или мух, когда занимаюсь самыми разными процессами, которые не принято делать на публике. Перед ложем стоял столик с золотым кувшином емкостью на пару литров с красным вином, четырьмя кубками на довольно высоких ножках и блюдо с сушеным инжиром. Вино было сладковатое, местное. Инжир тоже, наверное, местный, хотя я в нем не сильно разбираюсь. Загрызнув одним плодом вино, выпитое прямо из кувшина, я сдернул наволочку с большой подушки и сложил в нее золотую посуду.
После чего обошел ложе. Позади него стоял сравнительно небольшой сундук из красного дерева с золотыми углами, рукоятками и петлями. В нем лежали игрушки. В основном из нефрита и других полудрагоценных камней и слоновой кости. Мое внимание привлек золотой жук-скарабей, который, встав на передние лапы, толкал задними золотой шар. Я положил жука в наволочку к посуде, добавил самые драгоценные игрушки. Даже если больше ничего не захвачу, этой добычи хватит… много на что хватит!
Когда я вышел из шатра, мимо него проходили легионеры из тех трех когорт, которые вышли вместе с нами, но отстали. Они все еще рвались в бой, хотя враги уже разбегались. Нет, не в разные стороны. Ломились все к Нилу, надеясь, как догадываюсь, на суда, которые снимались с якорей и почему-то не спешили взять на борт беглецов. Лишь с десяток галер подошли к берегу. На них сразу набилось столько желающих спастись, что две перевернулись, едва сдвинулись с отмели. Видимо, у крокодилов есть чутье на подобные события или наследственная память подсказала, но странным образом сразу десятки этих чудищ оказалось на месте катастроф. Их пиршество было не таким стремительным и кровавым, как акулье, но тоже впечатляющим. Многие римские легионеры даже перестали преследовать врагов, замерли, пораженные увиденным. Вскоре перевернулось еще одна переполненная галера, затем следующая… Подозреваю, что сегодня в наибольшем выигрыше будут не римляне и даже не Клеопатра, а крокодилы.
Александрийцы встречали победителей, как лучших друзей. Те самые люди, которые неделю назад, в лучшем случае, проклинали римлян, теперь улыбались нам и поздравляли с восхитительной победой. Более того, каждый горожанин считал своим долгом пригласить на постой римского воина и сделать его жизнь сказочной. В пределах разумного, конечно. Я расположился в доме богатого грека-скототорговца, заняв левое «римское» крыло его огромного дома, странным образом совмещавшего разные архитектурные стили. Такое впечатление, что строили одновременно три разных архитектора — египтянин, грек и римлянин — и каждый по традиции своего народа. В итоге получился уродливый гибрид. Кстати, таких домов много в районе, где живут богачи, из чего я сделал вывод, что это, так сказать, оригинальный александрийский стиль для нуворишей.
Царя Птолемея среди убитых не нашли. Кто-то говорил, что он уплыл на галере вверх по Нилу, кто-то — что был сожран крокодилом. Поскольку и в следующие дни так и не объявился, святое место занял его младший единокровный брат с таким же именем, но порядковым номером четырнадцать. Это был двенадцатилетний юноша, болезненный и затюканный, который боялся большого скопления людей, предпочитал сидеть в своей комнате под опекой многочисленных рабов и много есть, оставаясь при этом худым. Он стал мужем и соправителем Клеопатры. Не знаю, совратила ли она своего нового мужа (скорее да, чем нет, хотя бы из любопытства), но бабником он не стал, как и гомосексуалистом. Предполагаю, что все здоровье тратил на жратву.