Гибель гигантов
Шрифт:
Фиц получил назначение одновременно с несколькими другими офицерами, и они обмывали его в офицерской столовой. Фиц заказал приятелям выпивку, и капитан, получивший под начало роту «А», поднял стакан и сказал:
— Ваша фамилия Фицгерберт? Должно быть, вы тот самый Фицгерберт, владелец шахты. А я Гвин Эванс, торговец. Все простыни и полотенца вы наверняка покупаете у меня.
Сейчас в армии было полно таких самодовольных дельцов. И этот тип имел обыкновение разговаривать с Фицем так, будто они ровня, просто делают одно дело на разных участках. Однако Фиц знал, что организаторские способности коммерсантов в армии очень ценятся. Говоря о себе как о простом торговце, капитан рисовался: имя Гвена Эванса красовалось на универсальных магазинах во всех крупных городах Южного Уэльса. Списки его работников были намного длиннее, чем список роты «А». Сам Фиц никогда не организовывал ничего сложнее команды для игры в крикет, и устрашающая сложность военной машины заставляла его остро чувствовать свою неопытность.
— Я полагаю, это будет то самое наступление, о котором договаривались в Шантийи, — сказал Эванс.
Фиц его понял. Еще в декабре сэра Джона Френча наконец-то сняли, на должность главнокомандующего английскими войсками во Франции назначили сэра Дугласа Хэйга, и через несколько дней Фиц — все еще офицер связи — попал на совещание в Шантийи. Французы предложили провести в 1916 году широкомасштабное наступление на Западном фронте, а русские согласились одновременно ударить с востока.
— Тогда я слышал, — продолжал Эванс, — что у французов для этого наступления было сорок дивизий да наши двадцать пять. Но теперь-то все не так.
Этот пораженческий разговор Фицу не нравился, — у него и самого было неспокойно на душе, — но, к несчастью, Эванс был прав.
— Если бы не Верден… — сказал Фиц. После декабрьского соглашения французы потеряли четверть миллиона солдат, защищая крепость Верден, и на Сомму теперь могли перебросить недостаточно сил.
— Каковы бы ни были причины, — сказал Эванс, — союзники нас бросили на произвол судьбы.
— Не думаю, что для нас это имеет большое значение, — сказал Фиц с деланным спокойствием. — Мы будем наступать по всему своему фронту, что бы ни предпринимали другие.
— Я не согласен, — сказал Эванс с уверенностью, для которой у него вполне могли быть основания. — В результате отказа французов наступать у немцев освободятся серьезные силы. И их могут направить в качестве подкрепления на наш сектор.
— Я полагаю, мы будем двигаться достаточно быстро.
— Вы действительно так считаете, сэр? — холодно спросил Эванс. Он сдерживался, стараясь не выказать презрение к легковесным высказываниям собеседника. — Если мы и преодолеем первую полосу проволочных заграждений, нам еще придется пробиваться через вторую и третью.
Эванс начинал Фица раздражать. Для воинского духа такие разговоры не полезны.
— С проволочными заграждениями справится артиллерия, — сказал он.
— Мой личный опыт показывает, что колючая проволока ей не по зубам. При взрыве шрапнельного снаряда стальные шарики разлетаются во все стороны…
— Спасибо, мне известно, что такое шрапнель.
— …поэтому снаряд должен взорваться немного впереди и выше цели, — не обращая внимания на реплику Фица, продолжал Эванс. — Иначе пользы от него никакой. И точность у них невысока. А осколочный снаряд взрывается, когда ударится о землю. Так что даже при прямом попадании проволоку иногда лишь подкидывает вверх, и она так и остается невредимой.
— Вы недооцениваете силу огня нашей артиллерии! — От ноющего предчувствия, что Эванс может оказаться прав, раздражение Фица лишь возросло. Что еще хуже, от этого усилилось и беспокойство. — После него ничего не останется! Траншеи немцев будут разрушены.
— Надеюсь, вы правы. Ведь если они переждут бомбардировку в блиндажах, а потом выскочат со своими пулеметами, то просто покосят всех наших ребят.
— Вы, видимо, не поняли, — рассердился Фиц. — На этот раз будет бомбардировка, какой еще не видел мир. У нас по одному орудию на каждые двадцать ярдов по всей линии фронта. Будет выпущено более миллиона снарядов! Там не останется камня на камне.
— Ну, как бы то ни было, в одном мы с вами сходимся, — сказал капитан Эванс. — Такого еще не бывало. А значит, никто из нас не может с уверенностью сказать, что из этого выйдет.
Леди Мод явилась в суд олдгейтского магистрата в большой красной шляпе с лентами и страусовыми перьями и за нарушение спокойствия была оштрафована на одну гинею.
— Надеюсь, об этом станет известно премьер-министру Асквиту, — сказала она Этель, выходя из зала суда.
Этель не разделяла ее оптимизма.
— У нас нет возможности заставить его что-то сделать, — сказала она с досадой, — пока мы не получим право голоса. — Суфражистки собирались сделать этот вопрос главной темой на всеобщих выборах 1915 года, но из-за войны парламент выборы отложил. — Возможно, теперь придется ждать до конца войны.
— Не обязательно, — сказала Мод. На лестнице магистрата они остановились, позируя фотографу, и направились в редакцию «Жены солдата». — Асквит пытается удержать либерально-консервативную коалицию от распада. Если она распадется, выборы все равно состоятся. И это даст нам шанс. У правительства проблема. По закону солдаты, проходящие воинскую службу, голосовать не могут, потому что солдат не является хозяином дома. До войны, когда в армии было всего сто тысяч человек, это не имело значения. Но сейчас численность армии — больше миллиона. Правительство не посмеет проводить выборы без них, ведь они отдают жизни за свою страну. Иначе начнется бунт.
— А если будут менять закон, то смогут ли обойти вопрос о праве голоса для женщин?
— Именно это наш бесхребетный Асквит и собирается сделать.
— Но так нельзя! Женщины трудятся ради победы наравне с мужчинами: они изготавливают снаряжение на военных заводах, ухаживают за ранеными во Франции, работают везде, где раньше работали одни мужчины.
— Однако Асквит надеется увильнуть от обсуждения этой темы.
— Значит, мы должны постараться, чтобы у него это не вышло.