Гибель гигантов
Шрифт:
Вальтер взял листок. Это был набросок ответа на личное письмо австрийского императора. Вальтер читал с растущей тревогой. Заканчивалось письмо так: «Император Франц Иосиф может быть уверен, что Его Величество поддержит Австро-Венгрию, как того требует заключенный союз и старинная дружба».
— Но ведь это развязывает Австрии руки! — сказал он с ужасом. — Они могут делать что угодно — и он их во всем поддержит!
— Ограничения все же есть.
— Немного. Письмо отправили?
— Нет, но уже утвердили. Отправят завтра.
— Мы можем их остановить?
— Нет, да я и не стал бы это делать.
— Но таким образом мы берем на себя обязательства поддержать Австрию в войне против Сербии.
— Не вижу в этом ничего плохого.
— Нам не нужна война! — вскричал Вальтер. — Нам нужно развивать науку, и производство, и торговлю. Германия должна стать более современной, более либеральной, должна расти. Нам нужны мир и процветание!.. — «И нам нужен такой мир, — добавил он про себя, — где мужчина сможет жениться на любимой женщине, не боясь, что его обвинят в предательстве».
— А теперь послушай меня, — сказал Отто. — Нас окружают сильные противники, с запада — Франция, с востока — Россия, и они заодно. Мы не можем сражаться на два фронта.
Вальтер это знал.
— Потому мы и разработали план Шлиффена, — сказал он. — Если нас вынудят участвовать в войне, сначала мы значительно превосходящими силами вторгнемся во Францию, в несколько недель одержим победу, а потом, обеспечив безопасный тыл, повернем на восток, чтобы противостоять России.
— В этом наша единственная надежда, — сказал Отто. — Правда, когда девять лет назад этот план был принят германской армией, разведка утверждала, что русская армия может быть мобилизована в сорок дней. Таким образом, на завоевание Франции у нас было шесть недель. Но с тех пор железные дороги у русских стали лучше — на деньги, одолженные у Франции! — Отто ударил по столу, словно сама Франция была у него под рукой. — Поскольку русским для мобилизации требуется все меньше времени, план Шлиффена становится все более рискованным. А это означает, — он многозначительно поднял палец, — что чем раньше мы начнем войну, тем лучше для Германии!
— Да нет же! — Как мог отец не понимать, насколько опасна такая точка зрения? — Это означает, что мы должны стремиться разрешать мелкие конфликты мирным путем.
— Мирным путем? — Отто со знанием дела покачал головой. — Ты молодой идеалист. Ты думаешь, что на любой вопрос существует ответ.
— Вы просто хотите воевать, — недоверчиво ответил Вальтер. — Вот и все.
— Никто не хочет воевать, — ответил Отто. — Но иногда это — наилучшее решение.
Отец оставил Мод содержание — триста фунтов в год, этого едва хватало на то, чтобы перед каждым сезоном покупать новые платья. Фицу же достались титул, земли, дома и почти все деньги. Таковы английские традиции. Но не это больше всего сердило Мод: деньги ее не особенно волновали. Она вполне могла обойтись без своих трех сотен: Фиц платил за все, чего она могла пожелать, не задавая вопросов: считать деньги он полагал недостойным джентльмена.
Больше всего она страдала оттого, что у нее не было образования. Когда ей исполнилось семнадцать, она заявила, что собирается в университет — но ее подняли на смех. Оказалось, для того, чтобы попасть в университет, нужно сначала закончить хорошую школу, а потом сдать экзамены. Мод никогда не училась в школе, и хоть могла говорить о политике с великими умами Англии, череда гувернанток и учителей потерпела полное поражение в попытках подготовить ее к сдаче какого бы то ни было экзамена. Много дней она плакала и злилась, и даже теперь воспоминания об этом могли испортить ей настроение. Она оттого и стала суфражисткой: поняла, что девушки не могут рассчитывать на приличное образование, пока женщины не получат избирательного права.
Она часто думала, зачем женщины выходят замуж. Ведь они на всю жизнь отдают себя в кабалу, а что получают взамен? Однако теперь она знала ответ. Никогда она не испытывала чувств, подобных тем, какие обуревали ее теперь. И то, что они с Вальтером делали, чтобы выразить свою любовь, доставляло ей наслаждение. Иметь возможность ласкать друг друга, когда пожелаешь, — просто неземное блаженство, за которое она была готова, если потребуется, на любые условия.
Но идти в кабалу и не требовалось, во всяком случае с Вальтером. Когда она спросила, думает ли он, что жена должна во всем слушаться мужа, он ответил: «Конечно нет. Я вовсе не считаю, что брак предполагает безоговорочное послушание. Наверное, два любящих друг друга взрослых человека смогут вместе принимать решения, не пытаясь подчинить друг друга своей воле».
Она много думала о том, какой будет их жизнь вдвоем. Несколько лет его, наверное, будут переводить из одного посольства в другое, и они объездят весь свет: поедут в Париж, Рим, Будапешт, а может, в более далекие Аддис-Абебу, Токио, Буэнос-Айрес… Она вспомнила Руфь из Библии: «Где ты будешь жить, там и я». Они научат сыновей относиться к женщинам как к равным, а их дочери вырастут волевыми и независимыми. Может быть, потом они поселятся в Берлине, чтобы дети могли учиться в хороших немецких школах. А когда-нибудь Вальтер унаследует Цумвальд, отцовское поместье в Восточной Пруссии. И когда состарятся, а дети вырастут, они будут больше времени проводить за городом, гулять рука об руку по поместью, а вечерами читать, сидя рядом, и размышлять, как изменился мир со времен их молодости.
Мод не могла думать больше ни о чем. В клинике, сидя в своем кабинете, глядя на список лекарств, которые надо было заказать, она вспоминала, как возле дверей в гостиную герцогини Вальтер поднес палец к губам. Окружающие начали замечать ее рассеянность: доктор Гринворд спросил, как она себя чувствует, а тете Гермии даже показалось, что она заснула.
Она попыталась сосредоточиться на заказе, но на этот раз ей помешал стук в дверь. Заглянула тетя Гермия:
— К тебе пришли!
С некоторым страхом и даже благоговением она вручила Мод визитку.
Генерал Отто фон Ульрих
Атташе
Посольство Германской Империи
Карлтон Хаус Террас, Лондон
— Отец Вальтера! — воскликнула Мод. — Господи, что…
— Что мне ему ответить? — прошептала тетя Гермия.
— Спроси, что он предпочитает, чай или херес, и пригласи войти.
Фон Ульрих был одет официально, в черный фрак с атласными лацканами, белый пикейный жилет и брюки в полоску. Его красное лицо вспотело от летнего зноя. Он был полнее Вальтера и не так красив, но у них была одинаковая манера держать себя — прямая спина, вздернутый подбородок.