Гибель гигантов
Шрифт:
Фиц поднялся.
— Я ввел в курс дела мистера Солмана, — неловко сказал он.
— Зачем? — спросила Этель. То, что Фиц рассказал о ней своему поверенному, выглядело как предательство.
Редкое зрелище — Фицу стало стыдно!
— Солман изложит вам мое предложение, — пробормотал он и бросил на нее жалобный взгляд, словно умоляя не усложнять его положение.
Но она не испытывала к нему сострадания. Ей легко не будет, так почему должно быть легко ему?
— Он вам все объяснит… — снова пробормотал Фиц и, к ее изумлению, выскочил из комнаты.
Когда дверь за ним закрылась, она перевела взгляд на Солмана. И с этим чужим человеком она должна говорить о будущем своего ребенка?
— Ну что, набедокурили? — спросил он, улыбаясь. Это больно ее задело.
— К вашему сведению, для того, чтобы получился ребенок, требуются двое.
— Ладно-ладно, незачем во все это вдаваться.
— Тогда не говорите со мной так.
— Хорошо.
Этель села и снова посмотрела на Солмана.
— Вы можете сесть, если хотите, — сказала она, словно дама, дающая разрешение слуге.
Он покраснел. Теперь он не знал: то ли сесть — тогда бы вышло, что он ждал ее разрешения, — то ли остаться стоять. В результате он принялся расхаживать по комнате.
— Его светлость поручил мне сделать вам предложение, — сказал он. Расхаживать ему не понравилось, и он остановился перед ней. — Щедрое предложение, и я советую вам его принять.
Этель ничего не ответила. Бессердечное поведение Фица помогло ей, заставив понять, что она на переговорах. Это дело было ей знакомо. Отец вечно вел переговоры, споря и договариваясь с руководством шахты, стараясь добиться более высокой платы, сокращения рабочего дня, лучшего обеспечения безопасности рабочих. И одно из правил было — «Никогда не говори, пока можно молчать». Вот она и молчала.
Солман выжидательно взглянул на нее. Когда он понял, что она не ответит — казалось, его это обескуражило. И он перешел к сути:
— Его светлость согласен назначить вам содержание, составляющее двадцать четыре фунта в год. Выплачиваться оно будет ежемесячно, в начале месяца. На мой взгляд, это очень великодушно с его стороны. Вы не находите?
Как же ему не стыдно! Двадцать четыре фунта платили обычной служанке. Экономкой Этель получала в два раза больше, плюс бесплатное питание и своя комната.
Почему мужчины всегда думают, что им все сойдет с рук? Потому что обычно так и происходит. У женщин нет никаких прав. Зачинают ребенка вдвоем, а обязанность его растить ложится на мать. Почему женщины позволили поставить себя в это жалкое положение?!
Она молчала.
Солман придвинул стул и сел рядом.
— Ну послушайте, давайте рассмотрим положительные моменты. Вы будете получать десять шиллингов в неделю…
— Меньше, — вставила она.
— Хорошо, пусть будет двадцать шесть фунтов в год, это десять шиллингов в неделю. Что скажете?
Она ничего не сказала.
— Вы сможете найти в Кардиффе уютную комнатку за два-три шиллинга, а остальное тратить на себя… И кто знает, возможно, найдется какой-нибудь великодушный человек, который захочет вам помочь… Ведь на самом деле вы очень хорошенькая…
Этель сделала вид, что не поняла. От мысли стать любовницей скользкого законника вроде Солмана ее чуть не стошнило. Да неужели он считает, что может занять место Фица? Проигнорировав намек, она холодно спросила:
— Каковы условия?
— Условия? — переспросил он.
— Которые я должна буду выполнять, если приму предложение графа.
Солман кашлянул.
— Условие обычные…
— Обычные? Значит, вы и раньше улаживали подобные дела?
— Не для графа Фицгерберта, — сказал он быстро.
— Можете продолжать.
— Вы не должны заносить имя графа в документы ребенка или каким-либо иным образом сообщать кому бы то ни было, что отцом ребенка является граф.
— А скажите, господин Солман, женщины, которым вы делали подобное предложение, принимали эти ваши условия?
— Да. С благодарностью.
Еще бы, подумала она с горечью. А что им оставалось? Когда ни на что не имеешь права, приходится брать, что дают.
— Что-нибудь еще?
— После отъезда из Ти-Гуина вы не должны предпринимать попыток вступить в контакт с его светлостью.
Значит, подумала Этель, он не желает видеть ни меня, ни своего ребенка. Ее захлестнула боль разочарования, и она почувствовала слабость во всем теле: если бы она не сидела, то могла упасть. Она сжала зубы, чтобы сдержать слезы. Когда самообладание вернулось к ней, она спросила:
— Еще есть условия?
— Полагаю, это все.
Этель встала. Солман вынул маленькую серебряную коробочку и извлек оттуда карточку.
— Напишете мне, чтобы я знал, куда посылать деньги, — сказал Солман, протягивая ей визитку.
— Нет, — ответила она.
— Но вам понадобится со мной связаться…
— Не понадобится. Ваше предложение неприемлемо.
— Ну-ну, не дурите, мисс Уильямс…
— Повторяю вам, господин Солман, чтобы у вас не было сомнений, правильно ли вы меня поняли. Ваше предложение неприемлемо. Я отвечаю «нет». И больше мне вам сказать нечего. Всего хорошего.
Вернувшись в свою комнату, она заперла дверь и заплакала навзрыд.
Как мог Фиц оказаться таким жестоким? Неужели он действительно не желал больше ее видеть? А ребенка? Неужели он думает, что все, что между ними было, можно стереть из памяти за двадцать четыре фунта в год?