Гибель «Кречета»
Шрифт:
– Что ж, будем откровенны... Да, я пытался без вас найти золото. Но не думайте, что для личного обогащения. Не такой я чудак. Сколько я мог унести золотого песка? Ну, скажем, пятнадцать килограммов, если идти сотни километров без продуктов, что невозможно. Но, допустим, вынес бы. Что бы мне это дало? Куда бы я его дел? Можете быть спокойны, я выполнил бы вашу просьбу и, найдя золото, сообщил бы о нём начальству в районе. Меня бы, конечно, сразу отличили, премировали, стали бы доверять. Может, в газете портрет поместили бы. А это куда дороже золота.
– Так вот вы какой плотник! С чужого берега!
– Какая
Евдокимов как ни в чём не бывало подбросил сучьев в костёр. Он затрещал и вспыхнул ярче. На маленькой поляне, окружённой вековыми деревьями, молча сидели два русских человека, два врага. Они ещё недавно по-братски делили хлеб, один из них спасал жизнь другому, а сейчас беспредельная тайга стала тесна для них.
– А показать, где нашли золото, вам всё-таки придётся, – мрачно сказал Евдокимов. – В ваших это интересах, а то...
Он подбросил на ладони пистолет.
– Не выйдет! Не покажу, – отрезал Соколов. – Какая разница, убьёте вы меня сейчас или после того, как я приведу вас к золоту?
– Клянусь, ни один волос не упадёт с вашей головы!
– В это я верю, – иронически заметил лётчик. – Причёску, возможно, и не испортите, но...
– Не валяйте дурака! – оборвал Евдокимов. – За некоторые услуги платят щедро, и не песком, которого много с собой не унесёшь. Были бы дальновидным человеком, вы бы это поняли.
Соколов напряжённо думал.
Что побудило диверсанта в тайге у костра принять вызов и начать откровенный разговор? Вряд ли Евдокимов действительно старался завербовать его в лагерь врагов. Он, как матёрый разведчик-диверсант, должен был бы за многие годы научиться хотя бы немного разбираться в людях и понять, что его случайный таёжный спутник совсем не из того теста, из которого «пекут» изменников Родины. Если он и сделал такую попытку, то больше для того, чтобы поддразнить измученного человека, приговорённого им к смерти.
Соколов поднял глаза, и Евдокимов прочёл в них ненависть и презрение.
– Чувствую, – сказал он, усмехнувшись, – будь в ваших руках эта штучка, – он показал на пистолет, – вы сейчас торжественно произнесли бы: «Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики за измену Родине Евдокимов приговаривается к смертной казни...» Но хозяин положения – я, и, когда рассветёт, вы поведёте меня к золоту.
– Врёшь, гад!
Не давая себе отчёта в своих действиях, Соколов сгрёб в охапку горящий костёр и одним движением опрокинул его на Евдокимова. Враг инстинктивно поднял руки, чтобы защитить лицо от огня. В это мгновение Соколов, изловчившись, толстым горящим суком изо всех сил ударил Евдокимова. Пистолет отлетел в сторону. У Соколова откуда-то появились силы. Изогнувшись, он схватил пистолет и снял его с предохранителя. Опомнившись, Евдокимов бросился на Соколова с ножом. Лётчик успел отвести удар от груди, но нож прошёл своим остриём от правого виска около глаза, через всю щёку до подбородка. Рана была не глубокой, но сильно кровоточащей. Плохо видя из-за крови, залившей глаз, почти не целясь, Соколов нажал спусковой крючок. Раздался выстрел, повторенный таёжным эхом.
Евдокимов, выронив нож, схватился за плечо, резко повернувшись, побежал прочь от костра. Вдогонку грохнул второй выстрел. Хозяином положения стал Соколов.
– Собаке – собачья смерть! – прокричал он, стреляя в третий раз.
Евдокимов остановился, чуть подался вперёд, качнулся и рухнул на землю, скрывшись в высокой траве.
...Прошло нервное возбуждение схватки, и Соколов в изнеможении упал. Каждое движение причиняло ему ноющую боль. Он сунул пистолет в карман и ощупал свою рану. Кровь ручейками стекала с лица на грудь. С трудом стянул он с себя замшевую рубашку и майку, выбрал место посуше и прижал трикотаж к пылающей щеке. Он долго лежал так, не отрывая руки с майкой от лица.
Ночной холодок несколько успокоил его.
Рассветало. Соколов попытался подняться сначала на колени, а потом, оперевшись свободной рукой о землю, на ноги.
Качаясь, стоял он у чахлой берёзки, держась за её тонкий ствол, и долго смотрел на лежавший шагах в тридцати от него труп страшного человека, едва не лишившего его жизни.
У места схватки, среди разбросанных обугленных головешек что-то чернело. Приглядевшись, он увидел сапоги Евдокимова, которые тот сушил у костра. Вот это находка! Как ни противно, их надо взять; свои-то совсем развалились. Тут же лежал мешок. Соколов вывалил из него содержимое. Решил взять советские деньги, паспорт, немного хлеба, две банки консервов, записную книжку, карандаш. Другие вещи оставил на месте. Левой рукой поднял за лямки мешок, правой – продолжал прижимать майку к лицу. Так и пошёл он к реке, ступая босиком по влажной траве и колючему валежнику.
Путь был короток, но тяжёл. Пришлось пробираться сквозь густые заросли. Но вот под ногами захлюпала прибрежная болотистая жижа. Лес стал редеть. Ещё несколько десятков неимоверно трудных шагов, и Соколов вышел к реке, заросшей камышом у берегов. Только сейчас, торопливо напившись и остудив в воде натруженные ноги, он распорол ножом старые голенища и натянул доставшиеся ему слишком просторные сапоги. Майка прилипла к запёкшейся ране, а отодрать ткань он побоялся. Соколов очень устал и прилёг на сухую кочку. Ныла каждая косточка, болела каждая мышца. Лётчик вытянулся и забылся в полусне.
Ему мерещилось, будто он едет в чёрном автомобиле. На заднем месте, слева от него, сидел незнакомый человек, справа – Евдокимов. Кто был впереди, Соколов не видел. Он с недоумением смотрел на Евдокимова.
– Не узнаёшь? – сквозь редкие почерневшие зубы процедил тот.
– Куда вы меня везёте? – спросил лётчик.
– На «Кречет». Его срочно нужно перегнать в Германию!
– Такой самолёт – к фашистам?! – воскликнул лётчик. – Что это значит?
– Всё в порядке, Юрий Александрович, – спокойно сказал Евдокимов. – Вы полетите вместе с женой и с сыном в Берлин. Разве не видите, кто сидит впереди вас?
Тут Соколов заметил жену, закрытую густой вуалью, а на коленях у неё – сына, одетого во всё чёрное.
– Нина! – вырвалось у лётчика.
– Успокойся, Юра! – тихо и грустно сказала жена. – Меня с сыном на твоих глазах сейчас расстреляют, если ты не полетишь. А ты, конечно, не полетишь? Не подчиняйся им!
Соколов хотел выскочить на ходу, но сильные руки крепко держали его. Он начал вырываться, звать на помощь, и в эту минуту раздались громкие выстрелы, которые участились до пулемётной трескотни, перешедшей в ровный гул мотора.