Гибель Орфея
Шрифт:
– С тех пор, как умер мой сын, – начал Ролиарти, и умолк, уставившись в точку на мерцающем огнями фонарей стекле. Он не поворачивался, но Дэдрик видел в окне отражение его посеревшего лица. – С тех пор во мне оборвалось что–то… Я считал себя монстром, способным на все, уничтожал людей… А потом я стал слабым. Я понял, что не могу защитить своих детей, – его голос задрожал и он сделал глоток, – они беззащитны. Я был строг с… – имя он произнести не смог, – и он умер. С Джозефиной и Бернардом я уже не такой. Я им все прощаю. Но в них все меньше… меня и моей жены… моего отца… Он был как я, понимаешь? – Ролиарти повернулся. Его губы тряслись, лицо обвисло, стало бесцветным, как у мертвеца. – Джо… Но больше его нет. И я не мог руководить компанией, как прежде… И ты видишь, что стало с ней.
Ну вот и все, сказал себе Дэдрик и выдохнул. Вот все и кончено.
– Люди ненавидят меня теперь, когда я слаб. А раньше любили… – Ролиарти допил стакан и налил себе еще один. – Добавить?
– Да, – кивнул Дэдрик. Теперь можно и выпить.
– Мы продаем половину компании, – сказал Ролиарти. – Переносим производство в другие страны… Мы станем пешкой… Я не могу тебя оставить, потому что у меня не будет для тебя работы. Многие, кого я уже успел уволить, теперь ненавидят меня. Один сумасшедший разрушил мою гостиную сегодня, в день рождения Джозефа… моего несуществующего сына. – Ролиарти выпил стакан до дна и поставил его. Он опять отвернулся к окну. – Ты умный, Дэдрик. Ты способный. Ты мне нравишься, поэтому я пригласил тебя. Ты все понимаешь – остаться здесь со мной, все равно, что провалиться в пропасть. Ты еще молод, и я дам тебе лучшую рекомендацию из всех, что я написал на этой неделе.
Ролиарти помолчал некоторое время. Потом он подошел к Дэдрику и положил руку ему на плечо.
– Начни свое дело, Дэдрик, и будь таким же крепким, каким ты был у меня, – Ролиарти протянул широкую ладонь, попрощаться, – Дети, это все, что у нас есть. Мы сами – никто. Мы целиком в них. Помни это, Дэдрик.
Ролиарти остался в кабинете, а Дэдрик, спускаясь в галерею, где ждала его Роза, чувствовал, как земля уходит у него из под ног.
Он подонок, думал Дэдрик. Ролиарти. Он столько всего натворил. Он унижал, ненавидел, сводил с ума… Неужели, он сейчас говорил правду? В сердце монстра храниться травма?.. Он уволил меня, но я не могу его ненавидеть.
Домой Томасоны возвращались молча. Дэдрик пытался сжать руль посильнее, но руки слабели. Он чувствовал свою неуклюжесть. Дыхание прерывалось. Он посмотрел на Розу, но она глядела в окно. Ей все было понятно. Эрик смотрел себе под ноги. Он ждал наказания. Он и не знал, что наказание уже поглощает его, как мрак окружающей их, холодной весенней ночи. Дэдрик увидел машину со стороны. Они уносились вдаль и становились все меньше и меньше, превращаясь в точку. На плакате Ричплейс была такая точка. Осталась от удаленной свастики.
Глава 2
Когда собирали вещи и дом становился пустым, когда приезжали покупатели, чтобы еще раз осмотреть комнаты и сад, когда, наконец, наступил последний день и следить за чистотой не было смысла, и комья земли, оставшиеся от ботинок отца, который то заходил в дом, то выходил наружу, задумчиво кряхтя, и прочая пыль и грязь, обычное дело при переезде, затуманили помещения, вот тогда–то Эрик отчетливо ощутил вкус крови, переполнявшей его голову, то чувство, какое бывает при простуде или высоком давлении, и еще тревога и страх, сгущавшиеся в нем последние дни заискрились в тот момент по–особому. Ему все казалось, что это происходит по его вине, происходит что–то страшное. Правда, что именно, он еще не знал. Переезд для их семьи был обычным делом, ведь когда–то его родители уже перебрались из Европы в Америку, а потом в Антилию. Дэдрику это не нравилось, он все рассказывал о том, как красиво было в Швеции, какая мягкая и полная природа, какой воздух, какое спокойствие, утраченное ими. После увольнения он стал молчуном, но прежде, бывало, оставшись вдвоем с Розой в саду, после ухода друзей, которые навещали Томасонов чаще всего по субботам, принося с собой вино, Дэдрик разговаривался.
– А дома? – говорил он. – Дома там из бруса. Они живые. От них идет тепло и здоровье. Там, где я жил, много людей строили такие дома. Американские дома из бетона и стекла – просто мертвые коробки. А эти антильцы строят дома из мусора. В любом из их семи городов
Дэдрику Антилия не нравилась, как и Америка. Из Швеции в Америку его привез отец, там он познакомился с Розой, которая тоже приехала из Швеции. Когда Дэдрик стал работать на Ролиарти, их семье пришлось переехать в Антилию.
– Америка – новая столица мира, – говорила она мужу. – Ты мало что знаешь об этом, потому что не читаешь хорошие книжки.
– Я читаю техническую литературу. На другое у меня нет времени, – ворчал в ответ Дэдрик.
– Поэтому ты и не знаешь. Художественная литература была придумана для развлечения. Ее писали простые люди, и потом она стала уделом вельмож и они стали писать о себе, таких богачах со страстями, в общем, они сделали из мифических героев путешественников – страдальцев. А потом литература опять вернулась в руки простых людей, которые особо не драматизируют, а просто рассказывают, как и было вначале. Просто развлекают. Это случилось до, во время и после войны, в довольно короткий промежуток и американцы многое в это вложили, потому что даже их авторы богачи были когда–то бедняками.
– Не забивай мне голову чепухой. Между литературой и реальной жизнью нет ничего общего. Америка стала самой богатой страной, конечно, это как–то должно было откликнуться на мировой культуре. Все умные люди приезжали сюда. Наши родители тоже нас туда привезли не просто так. И потом, взгляни на эту новую культуру – культуру продавцов.
– Ты экономист, Дэдрик. Ты все сводишь к деньгам.
Эти разговоры стали частью прошлого, когда захлопнулась дверь автомобиля и Томасоны, уезжая, последний раз взглянули на свой дом.
Они переезжали в маленький городок Руморс, выросший на острове уже после грандиозных строек Адама Палладия, основателя Антилии. Расположен он был близко к океану, но, казалось, рядом не океан, а соленное море, ветры которого покрыли улочки сухим налетом извести и пыли и засолили головы жителей. Эти бедные люди, каждый в свое время, потеряв надежду сбежать отсюда, начать что–то новое, измениться, поверили, наконец, будто этот городок станет их последним пристанищем, а значит ничего, кроме него, не существует, что город этот и пустошь вокруг и есть весь мир, Альфа и Омега, и что его жители такие же величественные люди, как Ньютон или Цезарь, в их жилах течет настоящая кровь и их страсти точь–в–точь шекспировы. Ходовым товаром, наравне с деньгами здесь были сплетни. Все очень любили это дело – поболтать в пятницу или в субботу вечерком, обсудить кого–нибудь, выпить. Да и в любой другой день делалось то же самое. Были среди них люди элегантные, но большинство одевалось вульгарно. Старики были худыми и подтянутыми, молодежь располневшей, дети же, единственные, у кого был интерес к жизни и амбиции. Все их любили. На них возлагали надежды родители, и они же губили их будущее, вдалбливая, как жить в этом мире–городке, что одевать и какому богу молиться, создавая план на будущее, безутешный план жизни самих родителей. В общем, эти вот простаки и стали новыми соседями Томасонов. Их приезд в город переполошил всех. К новичкам присматривались, осторожно заговаривали с ними, пытаясь побольше узнать о том мире, из которого они прибыли.
Роза считала Руморс промежуточным местом для жизни семьи.
– Оставаться здесь больше, чем на год, два, смешно – говорила она.
Эрик слушал ее и с опаской вглядывался в окно – там бродили соглядатаи. Дэдрик же молчал. В его голове уже сложился план короткого пути к успеху. С понедельника Дэдрику предстояло начать работу бухгалтером на местной фабрике. Собственно, из–за предложения поработать, Томасоны и прибыли сюда. Дэдрик полагал, что заправляют на фабрике люди не очень далекие, а потому ему, как знатоку ведения дел в компании Ролиарти будет несложно пробиться в самые фабричные верхи. Этот план он держал за зубами до самой пятницы, когда новые сослуживцы отвели его в бар, где он, как и положено в таких местах, немного раскрепостился. Наутро уже весь город знал о Дэдрике. Обидные прозвища, вроде Мистер Успех, так и сыпались на него, в особенности из уст его начальника.