Гибель Орфея
Шрифт:
В другой раз они забрались на крышу школы. Две недели прошли и, как и обещал мэр, началась продолжительная весна. Горожане высыпали на улицу. Кое–где в тени домов еще лежал грязный снег, но на солнце поверхность земли, стены домов, все начинало греться. Может, и разум Гарви перегрелся окончательно, потому что он сказал так:
– Ты же хочешь освободиться, не так ли? От проблем?
– Каких? – спросил Эрик.
Иногда он рассказывал Гарви о ссорах своих родителей, о том, как неуютно стало ему в новом городе.
– От всего. Вот я раньше, когда читал истории о заключенных там, например, которые сбежали через много лет, пережитых
Гарви подошел к краю крыши и посмотрел на небо.
– Ты о чем вообще? – спросил Эрик.
– Вот ты не веришь в бога? – продолжил Гарви.
– Нет.
– В этом все дело. Верить то надо не в религию, а в то, что после смерти все закончиться.
– Я тебя не понимаю.
Гарви повернулся к Эрику. Гарви стоял на самом краю, спиной к пропасти и ветер толкал его туда.
– Те люди, которые освободились от испытания, им стало понятно, что жизнь принадлежит только им. То есть, они уже видели конец, и получили второй шанс. Поэтому люди прыгают с парашютами, плавают на досках по волнам, лазают по горам. И тебе тоже нужно получить второй шанс.
– Как мне это сделать? С крыши я прыгать не собираюсь.
– Гипотетически, – сказал Гарви. Одну ногу он занес над пустотой. – Не нужно прыгать с крыши. Нужно только понять, что ты на это способен… Просто ты цепляешься за что–то ненужное, пытаешься что–то сохранить и тебе страшно начать новую жизнь. А теперь представь, что все стало бессмысленно и ты поднялся на эту крышу, чтобы спрыгнуть и покончить с собой. Только такое решение проблемы тебя устраивает.
Эрик подошел к самому краю и посмотрел вниз.
– Вот. А теперь представь, что будет дальше?
Эрик задумался и Гарви резко толкнул его в спину. Эрик зацепился руками за бортик и отпрыгнул назад. Он сел, прижался спиной к двери, ведущей на школьный чердак, и стал быстро дышать.
– Вот видишь, – сказал Гарви и засмеялся. – Там ничего нет. Есть только этот мир, а после ничего не будет. Надо использовать каждую минуту. Это ощущение притупляется, когда ты живешь спокойно. Надо подойти к самому краю, и заглянуть в пропасть, и тогда тебе станет легче. Ну, как ощущения?
– Ты идиот, Гарви, – сказал Эрик.
– Я же не собирался тебя сбрасывать с крыши. Но если бы ты это знал, ты бы не почувствовал катарсис. Ты был таким унылым. Теперь–то жизнь тебе понравиться. Если можешь ее потерять.
Эрик не стал слушать. Он уже спускался по лестнице и бежал домой. Он думал о Гарви с ненавистью, клял его самыми худшими словами. А Гарви стоял на крыше и смотрел, как Эрик убегал вдаль по улице и радовался за него. Потому что если бы Гарви так повезло с родителями, как Эрику, он бы ни за что с ними не ругался. Жизнь вообще была бы прекрасна.
Эрик, однако, свою жизнь прекрасной не считал. У каждого есть причины для ненависти и любви. Причин для ненависти у Эрика, на этот раз оказалось больше. Он не любил теперь вспоминать прошлую жизнь, когда было много денег и все было хорошо, родители были разговорчивы, никто ни за кем не следил, чтобы подметить какую–нибудь гадость.
Наступил день рождения Дэдрика. Непростой день, как для Эрика, так и для Розы. Утром они устроили отцу праздничный завтрак, потом Дэдрик, придерживая спину рукой, охая, пробрался в гостиную и улегся на диван.
– Все замечательно, – сказал он сам себе,
– Это еще не все сюрпризы, – сказала она. – Будет настоящий праздник, как раньше.
«Как раньше» – это дом, наполненный светом и яркими красками, благоухающие цветы, гости в дорогих костюмах и платьях, приветливые, умные, воспитанные, приносящие подарки. Так по мнению Розы. По мнению Дэдрика как раньше не будет, потому что это были выдуманные торжества с выдуманными друзьями и весь свет, цвет и улыбки только для карьеры. А теперь может быть только как теперь – толстые, худые, измученные и усталые после рабочей недели друзья, которым очень хочется напиться и повеселиться, одетые в джинсы и футболки, или рубашки, но не из шелка или батиста, а бумажные, пожелтевшие и посеревшие со временем, как и их владельцы, а еще они будут одеты в платья, такие, знаете, слишком яркие, словно их красили краской для стен, слишком большие, слишком маленькие, пошлые, неинтересные, потому как у этих людей, должно быть, просто нет времени на воспитание вкуса. Так по мнению Дэдрика. На самом же деле, когда Роза повесила в комнатах воздушные шарики и разложила цветы, гости пришли вполне приличные. Конечно, элегантностью они не отличались, говорили с протяжными «нууу… эээ…», добавляя «типа… ага… в точку!.. ладно чо…», повышая голос, чтобы перекричать прочих говоривших, неприлично шутя, внезапно начиная подпевать любимой песне, все же они оставались такими милыми, приветливыми, дружелюбными, что и Роза была довольна. Только Эрик ушел на улицу. В доме ему было неинтересно. Особенно, когда уже ночью Бобби Вандербильд, толстяк и хам, напал на Джонатана Смолла, долговязого, пьяного, с лицом висельника, они сцепились, Вандербильд попытался задушить Смолла, обхватив его за плечи, и гости с трудом разняли их. Потом одни ушли провожать Вандербильда, другие остались утешать пострадавшего, Дэдрик был пьян и рассказывал о аферах Ролиарти, в которых он участвовал, Роза смущалась от его наглого вранья, другие жены пытались угомонить своих мужей и увести их домой.
Близилось лето. Антильцы с нетерпением ждали Дня Свободы, четырехдневного праздника. Накануне этого знаменательного события в школах проводились открытые уроки. Учителя рассказывали школьникам об истории острова, а за словами учителей следил директор или кто–нибудь из руководства школы. В городе Руморс была всего одна школа. Для шестиклассников урок проводил учитель истории Мигель Ансальдо, маленький лысый старик с усами и толстыми очками, некогда переехавший в Антилию из Испании. На этом уроке Эрик сидел рядом с Гарви, потому что в классе все места были заняты. Между собой они не разговаривали уже целую неделю.
– Привет, – тихо сказал Гарви. – Как дела?
– Никак, – ответил Эрик и сразу проверил, не смотрит ли на него директор.
– Кто такие антильцы? – громким голосом тенора спросил учитель Ансальдо. – Ну же, говорите.
– Может быть, жители Антилии? – предположил Гарви.
– Хорошо. И что же по–вашему Антилия?
– Страна.
– Нет, дорогой Гарви. Антилия – это мечта, – сказал учитель Ансальдо, директор довольно кивнул, и учитель продолжил, – Антилия, это мечта, которой заразил нас Адам Палладий. Этот человек, легенда, – учитель указал на картину, изображавшую Адама Палладия, очень странную картину, на ней было все, живописная местность, на фоне которой стоял Палладий, были его руки, ноги, туловище, облаченные в рыцарскую броню, было все, кроме головы, вверх картины оканчивался плечами, а голова, казалось, попросту не влезла.