Гигиена убийцы
Шрифт:
— По-моему, вы немного отстали от жизни. Женщины в наше время работают наравне с мужчинами и обременены теми же заботами.
— Как вы наивны! Они же просто делают вид. Загляните в их рабочие столы — ящики набиты лаком для ногтей и женскими журналами. Нынешние женщины еще хуже домохозяек былых времен — те хоть какую-то пользу приносили. Теперь же они день-деньской обсуждают с коллегами такие животрепещущие темы, как личная жизнь и лишний вес, что по сути одно и то же. Когда их вконец одолевает скука, они перепихиваются со своими начальниками и счастливы от сознания, что сумели
— Послушав вас, невольно задумаешься, нет ли у вас личной обиды на женщин.
— Еще бы! Одна из них дала мне жизнь, хотя я ее об этом не просил.
— Вы говорите как трудный подросток.
— Ошибаетесь: я давно трудный переросток.
— Очень смешно. Но ведь и мужчина был причастен к вашему появлению на свет.
— Мужчин я, знаете ли, тоже не жалую.
— Но женщин вы ненавидите сильнее. Почему?
— Все причины я вам уже назвал.
— Да. И все-таки мне не верится, что за этим нет иного мотива. От вашего женоненавистничества попахивает сведением счетов.
— Счетов? Каких? Я никогда не был женат.
— Дело не обязательно в браке. А вы, возможно, и сами не знаете, откуда в вас эта обида.
— Я понял, куда вы клоните. Нет, психоанализа я не признаю.
— Воля ваша, но вы могли бы сами об этом задуматься.
— Да о чем задуматься, боже милостивый?
— О ваших отношениях с женщинами.
— О каких отношениях? С какими женщинами?
— Только не говорите мне, что вы… Нет!
— Что — нет?
— Неужели вы…?
— Ну что, что?
— …девственник?
— Разумеется.
— Не может быть.
— Очень даже может.
— Ни с женщиной, ни с мужчиной?
— Я похож на пидора?
— Напрасно вы обижаетесь, среди гомосексуалистов тоже встречаются выдающиеся люди.
— Не смешите меня. Вы приводите аргумент вроде «честными бывают даже сутенеры» — как будто есть противоречие между понятиями «гомосексуалист» и «выдающийся». Нет, меня возмущает другое — почему вы отказываетесь верить в мою девственность?
— Поставьте себя на мое место!
— Как вы себе мыслите меня на вашем месте?
— Это… это не укладывается в голове! В ваших романах вы пишете о сексе как специалист… как энтомолог.
— Я магистр мастурбации.
— Достаточно ли одной мастурбации, чтобы так досконально изучить вопросы плоти?
— Зачем вы делаете вид, будто читали меня?
— Послушайте, для этого не обязательно было вас читать, всем известно, что ваше имя прочно связано с контекстом самой откровенной и изощренной сексуальности.
— Надо же! А я и не знал.
— Недавно мне даже попалась диссертация на тему «Приапизм в творчестве Таха через синтаксис его прозы».
— Забавно. Темы диссертаций вообще меня смешат и умиляют: до чего трогательны эти школяры, пыжатся, чтобы быть «как большие», и пишут чушь под замысловатыми заглавиями, за которыми кроется банальнейшее содержание, — так в ресторанах, претендующих на изысканность,
— Само собой разумеется, господин Тах, если вы не хотите, я об этом не упомяну.
— Отчего же? Это неинтересно?
— Напротив, более чем интересно. Но мне бы не хотелось выдавать вашу тайну.
— Это не тайна.
— Почему же вы никогда об этом не говорили?
— А кому бы я мог сказать? Не с мясником же беседовать о моей девственности.
— Естественно, но с газетчиками тоже не стоит.
— Почему? Девственность запрещена законом?
— Это все-таки ваша частная жизнь, нечто глубоко интимное…
— А все предыдущие вопросы, иезуитская ваша душа, разве не касались моей частной жизни? До сих пор вы почему-то не были так щепетильны. Нечего строить из себя целку (как нельзя более уместное выражение, заметьте), со мной эти номера не проходят.
— Вы не правы. Бестактность тоже имеет пределы. Журналист бестактен по определению — это его профессия, — но он знает, что есть вещи, которых касаться нельзя.
— Вы заговорили о себе в третьем лице?
— Я говорю от имени всех журналистов.
— Ну конечно, взыграло кастовое сознание, это свойственно трусам. А я вам отвечаю от своего имени, ни на кого не оглядываясь и не ссылаясь, кроме себя самого. И я говорю вам, что не стану загонять себя в ваши рамки и буду сам решать, что в моей частной жизни тайна, а что нет. На мою девственность мне глубоко плевать — делайте с ней что хотите.
— Господин Тах, мне кажется, что вы не вполне сознаете, чем вам грозит это откровение: вы будете чувствовать себя оплеванным, вывалянным в грязи…
— Позвольте, молодой человек, теперь я задам вам вопрос: вы дурак или мазохист?
— Почему вы спрашиваете?
— Потому что если вы не дурак и не мазохист, то я вас просто не понимаю. Вам преподносят на блюдечке сенсацию, дарят ее великодушно и бескорыстно — а вы, вместо того чтобы вцепиться в нее мертвой хваткой, как подобает уважающему себя стервятнику, высасываете из пальца проблему и разводите китайские церемонии. Вы сильно рискуете, если будете продолжать в том же духе. Мое терпение не безгранично, я могу и отобрать у вас эту сенсацию — не для того, чтобы оградить мою священную и неприкосновенную частную жизнь, а просто вам назло. Имейте в виду, мои порывы великодушия проходят быстро, особенно если меня раздражают, так что не теряйтесь, берите, пока дают. Могли бы, кстати, и поблагодарить, не каждый день Нобелевский лауреат дарит вам свою девственность, правда?
— Я вам бесконечно благодарен, господин Тах.
— Вот так-то. Подхалимов вроде вас я просто обожаю.
— Но вы же сами сказали, чтобы я…
— Ну и что? Вы не обязаны делать все, что я скажу.
— Ладно. Вернемся к предыдущему вопросу. В свете последнего откровения я, кажется, понимаю причину вашего женоненавистничества.
— Да ну?
— Да. Обида на женщин проистекает из вашей девственности, не так ли?
— Я не вижу связи.
— Ну как же! Вы ненавидите женщин, потому что ни одна не захотела иметь с вами дело.