Гилгул
Шрифт:
— Нет, — сказал тот. — Пусть уходит. Отправь немедленно письмоносцев к брату моему, в Раббат-Моав, к арамеям в Мааху, в Беф-Рехов, в Суву, в Истов. Деньги возьми у казначея. И не скупись. Нам понадобится много сильных воинов. А теперь оставьте меня. Я устал и хочу побыть один. Стражники быстро вышли за дверь. Аннон же тяжело поднялся на ноги. Вот и сбылось первое предсказание Ангела. Теперь-то он знает, что война неизбежна. Но значит ли это, что верно и все остальное? Нет, Аннон не сомневался в верности предсказания о рождении сына Предвестника. Он мог бы и сам предсказать приближение Зла по серым облакам страха, с каждым днем все более сгущающимся над Палестиной. Его волновало предсказание о собственной гибели. Он не хотел умирать и, как большинство людей, боялся смерти. Ему было страшно. Аннона не радовало даже, что это не навсегда и что, умерев, он через секунду возродится снова. Он страшился самого факта смерти, боялся, что, как и в прошлый раз, боль не умрет окончательно. Она станет копиться как напоминание о содеянном и будет расти в нем до тех пор, пока он не начнет сходить с ума еще при рождении.
— Господи, — прошептал Аннон серыми губами, чувствуя, как капли пота текут по его вискам. — Великий мой Боже, если позвал меня за собой, скажи, нельзя ли как-нибудь избежать ТАКОЙ смерти… — Он закрыл глаза и стоял, покачиваясь, посреди огромной залы, несчастный и одинокий. — Я ведь делаю все, что ты говоришь, помоги же мне… Почему ты судишь и правого и виноватого одинаково? За что посылаешь самому верному рабу своему такие страдания, ответь, Господи? — Он заплакал и медленно опустился на колени. Слезы, смешиваясь с каплями пота, быстро сползали по впалым щекам и падали на ковер. — Мне страшно, Господи. У меня нет больше сил терпеть это. Я так боюсь. Я боюсь боли, Господи. Сделай хотя бы смерть мою не столь ужасной. Пожалуйста, Господи. Сделай так… Словно дуновение ветра коснулось его лица. Аннон открыл глаза и увидел стоящую рядом полупрозрачную фигуру мужчины. Через его тело был виден колышущийся балконный занавес и звезды. Аннон сел, обхватил руками колени, положил на них подбородок. Огонь в его глазах погас. Они стали тусклыми и безжизненными.
— Это ты, Ангел… — протянул Аннон пустым ломким голосом. — Значит, Он опять прислал тебя. — Ангел висел в воздухе и молча смотрел на него. — Снова слова. Много ничего не значащих слов. Когда это закончится, Ангел?
— Когда ты повергнешь в бездну своего врага, — просто ответил тот.
— Да, ты уже говорил мне это. — Последняя слезинка скатилась со щеки Аннона и упала ему на руку. — Не в этот раз? — Ангел молча покачал головой: „Нет“. — Но… Я мог бы собрать большое войско, очень большое, и сокрушить Дэефета, и… — „Нет“. — Неужели ничего нельзя изменить? — „Нет“. — Совсем ничего? — „Нет“. — Ты обманул меня, Ангел.
— Я никогда не обманывал тебя.
— Не договорить — все равно, что обмануть, — прошептал Аннон. — Ты не сказал мне, что боль не исчезает после перерождения.
— Ты мог бы избавиться от боли, если бы захотел, — ответил тот. — Но ты не хочешь. Сам не хочешь.
— Как? — Аннон вскинул голову, с надеждой взглянул на Ангела. — Скажи мне, как это сделать?
— Надо просто свыкнуться с ней. — Ангел опустился на ковер рядом и посмотрел ему в глаза. Заговорил тихо, увещевающе. — Сначала она станет слабее. — Словно теплая морская волна накрыла напряженное тело Царя, принеся с собой облегчение. Боль действительно пошла на убыль, и Аннон наконец получил возможность вздохнуть полной грудью. — Потом еще слабее. — В теле осталось лишь невнятное напоминание о только что пережитом страдании. Досадливое, но легкое, словно укус москита. — А со временем она исчезнет вовсе. — Аннон вдохнул, медленно, наслаждаясь блаженством спокойствия. — Видишь? Я не уменьшал твою боль, просто на минуту сделал ее привычной. Сейчас твое тело не испытывает страданий. Но боль осталась. Посмотри, вот она. — Ангел коснулся бесцветным пальцем груди Аннона, и тот вдруг заметил, что его тело тоже становится мутновато-прозрачным. Там, где должно было биться сердце, пульсировал черный сгусток, похожий на медузу. — Это твоя душа, — объяснил Ангел.
— Почему же она черна, Ангел? — изумленно прошептал Аннон.
— Потому что ей больно, — просто ответил тот.
— А… у Царя Иегудейского, Дэефета, она тоже черная?
— Да, — кивнул Ангел.
— Тогда в чем же между нами разница?
— В причине. Твоя душа черна болью, душа Дэефета — страхом. Но Царь Иегудейский привык к страху и не чувствует его. Привыкни и ты к боли. Освободи свою душу, Гончий, и боль исчезнет. Она станет частью тебя. Как мысли. Как рука или нога. И тотчас все нахлынуло вновь. В грудь Аннона словно вонзился ржавый меч, провернулся с хрустом, сокрушая ребра и внутренности. Но теперь, после короткого отдыха, боль показалась стократ сильнее. Лицо Царя стало пепельно-серым. Аннон опять задохнулся, рухнул на бок, заворачиваясь в плащ, стискивая до скрипа зубы и все равно не находя сил задержать в горле хриплый, захлебывающийся вой.
— Свыкнись с ней, — напомнил Ангел. — Это просто. Забудь о боли, и она исчезнет сама собой.
— Я не могу… — простонал Аннон.
— Ты научишься. — Ангел поднялся. — Со временем.
— Когда это все закончится? Скажи мне! Ты ведь знаешь… — прошептал Аннон онемевшими губами.
— Нет, — Ангел улыбнулся грустно. — Я знаю лишь немногим больше, чем ты. Каждый раз тебе дается возможность выбора. И ты делаешь его. Он приближает тебя к победе или удаляет от нее.
— Но ты же можешь подсказать мне… — закричал Аннон. — Ты можешь! — Страдание, прозвучавшее в его крике, могло бы расколоть небо. — Ты ведь мой Ангел! МОЙ!
— Да, я твой Ангел, — согласился тот. — Но выбор дается тебе не мной, а Господом. Ты сам должен сделать его. Сам, без чьей-либо помощи. Возможность выбирать путь — это единственное, что вы, люди, получили от Творца в безраздельное пользование. Последние слова прозвучали уже сами по себе. Ангел исчез. Аннон опрокинулся на спину, сжался в позу эмбриона, подтянул ноги к груди и закричал от боли и отчаяния…
В эту секунду на пустынной горной дороге Нафан остановил своего ослика и оглянулся на виднеющийся у самого горизонта, в разломах Галаадских гор, аммонитянский город Раббат».
Противно тренькнул звонок таймера. Саша оторвался от чтения, отложил книгу, взял большую тарелку, выложил на нее яичницу, нарезал хлеба и налил молока. Критически осмотрел свой скромный холостяцкий ужин и подумал о том, что с большим удовольствием съел бы котлету. Но котлет не было, котлеты будут завтра, а кушать, однако, хотелось именно сейчас. Саша подсел к столу и принялся есть. Он как раз поднес ко рту первый кусок, когда раздался нетерпеливый звонок в дверь. «Это называется „закон подлости“», — подумал Саша и посмотрел на часы. Со времени их разговора с Андреем прошло всего-то одиннадцать минут. Странно, не успел бы Андрей добраться за такое время. Ну, конечно, если в его распоряжении не имелось личного вертолета. Саша отложил вилку и пошел открывать. Это все-таки был Андрей. Он выглядел запыхавшимся и всклокоченным.
— Где? — спросил с порога, даже не поздоровавшись. — Книгу… Покажи! Приятель задыхался и от этого говорил предложениями длиной в одно слово.
— Пойдем, — кивнул Саша. — Как тебе удалось так быстро доехать?
— Частника. Взял, — отмахнулся тот, стаскивая туфли и одновременно лихорадочно срывая с тощей шеи шарф. — Заплатил. За скорость. Они прошли в кухню. Саша указал на стул:
— Присаживайся, — и сел сам. — Чаю хочешь?
— Книгу, — умоляющим тоном протянул Андрей. Саша, пробормотав: «Одно другому не мешает», подвинул Андрею книгу, а сам занялся ужином. Андрей несколько секунд восторженно рассматривал фолиант, затем осторожно, затаив дыхание, взял его в руки. И только спросил сдавленным шепотом:
— Ты рядом с ним ешь?
— А что мне делать? — удивился Саша. — Читал, пока готовил.
— Ты же мог жиром на нее попасть, — почти простонал Андрей. — Жи-иром! — Он открыл книгу, полистал, рассматривая титул, достал из кармана мощную лупу. Затем открыл какую-то известную только ему страницу, отыскал нужную строчку, провел по ней пальцем, выдохнул с отчаянием человека, убитого рухнувшей надеждой: — Подлинник, — и тут же горячо воскликнул: — Продай!
— Нет, — Саша, не прерывая ужина, покачал головой. — Не продам, извини. Она мне еще нужна.