Гилгул
Шрифт:
— Я тоже, — небрежно ответил он. — Никогда раньше не встречал ничего подобного.
— Должно быть, любопытно, — улыбнулся красавец.
— Интересно, — ответил Саша не без вызова. — А что такое?
— Нет-нет, ничего. Просто мне казалось, что люди вашего возраста не особенно почитают историю…
— Я почитаю.
— Замечательно, — улыбнулся «красавец». — История — очень любопытная штука. Никогда не знаешь, что именно в ней может касаться тебя лично.
— Я не понимаю… Вы это к чему? У Саши вдруг появилось неприятное ощущение, что что-то тут не так. Как-то уж очень вовремя подвернулся этот аристократичный «любитель истории». И бабушка, толкнувшая его в спину, проделала это с виртуозностью заправского костолома. Нет, конечно, эти, в сущности, пустяковые события были самым обычным совпадением, но… уже завелся в Сашиной груди крохотный червячок беспокойства.
— Не понимаете? —
— Ко мне лично? — Саша криво усмехнулся. Он все понял. Этот человек был сумасшедшим. Самым настоящим. Саша-то в этом понимал. — Скажите, товарищ, вы давно были у врача?
— Я-то? Нет, недавно. У вас же, кстати, и был, Александр Евгеньевич… И тут же Саша понял, почему лицо «красавца» показалось ему знакомым… Действительно, тот приходил к нему на прием. Несколько месяцев назад. Всего раз или два, не больше, иначе Саша запомнил бы его накрепко. Вот оно что. Теперь понятно, почему «красавец» заговорил с ним. Увидел своего врача…
— И какой же диагноз я вам поставил? — спросил Саша.
— Никакого, — легко ответил тот. — Абсолютно никакого… Ну что ж… — Состав как раз подошел к станции. — Не смею больше отвлекать вас. Тем более что это, кажется… совершенно верно, «Аэропорт». Мне выходить. — Красавец улыбнулся. — А книгу вы все-таки прочтите, Александр Евгеньевич, — добавил он, выходя из вагона. — Она о вас. Красавец пошел по платформе, не оглядываясь, даже беззаботно помахивая рукой. И тут Саша обратил внимание на странный факт. Ни сумки, ни «кейса», ни даже обычного пакета у мужчины не оказалось. Однако и книги у него в руках не было тоже. Саша посмотрел в окно, но странного попутчика на платформе уже не было. Очевидно, успел подняться по лестнице. «Ну и ладно, — подумал он. — В конце концов, этот… его пациент — и прошлый и, несомненно, будущий — мог сунуть книгу под плащ». Он оглянулся в поисках свободного места, увидел, торопливо прошел к нему, присел и вздохнул с облегчением. После толчеи приятно присесть. Поерзал, устраиваясь поудобнее. Пролистал «Благов‹F44860M›‹198›‹F255D›ствованiе». К его удивлению, книга оказалась состоящей не только из стихов, но и из внушительных кусков прозы. Саша отыскал место, на котором остановился, проглядел следующие страницы по диагонали. Что-то о Моисее, о жутких карах Га-Шема, о жертвах. В данный момент Сашу гораздо больше интересовала история потомков Лота. По идее, именно по этой линии шла история Гилгула. Или Гончего. Кому как нравится. «Эта книга о вас…» — припомнились ему слова «красавца». Саша поморщился. Надо же, пять минут беседы с сумасшедшим вне стен кабинета могут испортить настроение на весь вечер. Наконец он наткнулся на нужный кусок: «Спустя несколько времени умер царь Аммонитянский, и воцарился вместо него сын его Аннон. И сказал Дэефет: окажу я милость Аннону, сыну Наасову, за благодеяние, которое оказал мне отец его. И послал Дэефет слуг своих утешить Аннона об отце его. И пришли слуги Дэефетовы в землю Аммонитскую». [1]
1
Библия. 2-я книга Царств. Глава 10. Стихи 1‹197›2.
«Вечером на улицах зажгли траурные факелы. Их неверный свет заполнил город дрожащими тенями. Тени скользили по стенам домов, молчаливые, бесплотные. Бесформенными темными пятнами чернели театры, во дворцах не было слышно смеха и веселья, дома тонули во тьме. Город погрузился в глубину молчания, нарушаемую лишь лаем собак. Курился в храмах Астарты фимиам, и его густой сладковатый аромат растекался в жарком вечернем воздухе. Стоящий на балконе царского дворца молодой мужчина несколько минут разглядывал город. Он выглядел усталым. На осунувшемся лице была написана сосредоточенность. Черные, бездонные глаза, казалось, ощупывают дома, заглядывают внутрь, отыскивая людей. Мужчина всматривался в тусклые огни окон, внимательно наблюдал за скользящими по улицам тенями-призраками. Затем он перевел взгляд выше, на поднимающиеся над домами известковые стены Храма Ваала. Последние лучи закатного солнца окрасили белый известняк в кроваво-красные тона, и мужчина, увидев это, помрачнел еще больше. Губы его сжались упрямо, превратившись в тонкую жесткую полосу.
— Мой Царь, — прозвучал за его спиной голос Исава, Первого царедворца. Мужчина не шелохнулся. Он все еще был погружен в собственные мысли. После того как умер его отец и ему, Аннону, сыну Наасову, этим днем помазали голову священным елеем, он мог именоваться Царем Аммонитянским, но это его не радовало. Аннон чувствовал: настало время. Единственное, о чем он жалел, так это о том, что знание не пришло к нему раньше. Если бы им было известно новое имя Архангела, они уже давно могли бы выполнить то, что ему теперь придется выполнять в одиночку. Наас упустил возможность сделать то, ради чего его сын, Аннон, пришел в мир. Хотя и по неведению, но спас жизнь врагу.
— Мой Царь, — повторил Исав негромко. — Прибыли послы Царя Дэефета. Аннон резко обернулся. Его лицо внезапно налилось бледностью и исказилось, словно от невероятной боли. В глазах вспыхнул странный и страшный огонь.
— Чьи послы, ты сказал? — шепотом повторил он.
— Царя Иегудейского Дэефета, — ответил Исав встревоженно. — Но что с тобой, мой Царь? Ты побледнел, словно увидел тень смерти.
— Скажи мне, Исав, — быстро спросил Аннон, — появился ли человек, о котором я тебя предупреждал?
— Странник? — уточнил царедворец.
— Да. Он пришел?
— Пока еще нет, мой Царь. Аннон вошел в притвор и направился к трону — высокому, в пять ступеней, сооружению из слоновой кости и золота.
— Не пускай послов Дэефетовых в город, — резко приказал он. — Скажи им, что в Раббате проказа. Скажи, что болезнь может поразить их.
— Но они уже вошли, мой Царь, — смиренно опустил голову Исав. — Твоя стража впустила их, увидев ефоды иегудейских левитов и наперстники царских судей‹Ефоды — одежды священников, похожие на передники. Изготавливались из льна, шерсти и золота. К ефодам золотыми цепями и кольцами крепились наперстники (хешеды) с двенадцатью драгоценными камнями и два отдельных камня (ониксы) в оправах, на которых были написаны имена двенадцати колен сынов Израилевых. Левиты — сыны колена Левия. Семейство Аарона помогало священникам при служении в Скиньях. Остальные — гирсоняне, мераритяне и каафяне — исполняли самые разные обязанности, включая обязанности писцов, судей и храмовой стражи. К концу царствования царя Давида численность левитов израильских составляла около 38 тысяч человек.›. Они уже здесь, ждут тебя в открытом дворе. Аннон невольно сжал кулак, до хруста в суставах, так, что побелели костяшки и ногти стали цвета мела.
— Они не должны входить сюда, — приказал он жестко, оставаясь возле трона, но не садясь. — До появления странника никто не должен беспокоить меня.
— Слушаю, мой Царь, — склонил голову Исав. — Но, если мне позволено будет сказать…
— Нет, — прервал его Аннон. — Ты должен сделать так, чтобы посланники Дэефета не увидели странника.
— Но, мой Царь, — Исав явно растерялся. — Я не могу выгнать их из дворца. Царь Дэефет воспримет это как знак неуважения к нему и его народу. И страшен будет гнев иегудейский против народа аммонитянского.
— Делай так, как я тебе говорю, — резко ответил Аннон.
— Да простится мне моя дерзость, — негромко сказал Исав, — но царедворцы обеспокоены тем, что происходит в последнее время, мой Царь. Они верно служили вашему отцу многие годы…
— Поэтому и стали царедворцами, — перебил стройную речь Аннон.
— Да, это так, — согласился Исав. — Но теперь… Мы отказались платить дань Царю Дэефету, как это делают прочие — фелистимляне, арамеи, ваш брат, Царь Моавитянский, и другие цари, — но мы также не собираем армию для войны с иегудеями. Теперь вы пренебрегаете Дэефетовыми посланниками ради какого-то странника… Вам лучше, чем кому бы то ни было, известна жестокость Царя Иегудейского и…
— Мне надоели пустые речения! Делай так, как я тебе говорю! — крикнул Аннон и быстро пошел через зал к двери. — И знай, Исав, мой Первый царедворец, мудрость которого славится на все Аммонитянское царство и за пределами его, — он остановился в шаге от советника и понизил голос до угрожающего шепота, — если посланники Дэефетовы увидят странника, которого я ожидаю, утром следующего дня твоя многомудрая голова украсит жертвенный алтарь в храме Господнем! Это говорю тебе я, Аннон, Царь Аммонитянский, сын Нааса. Теперь иди! Исав помрачнел. Он не понимал происходящего. Ему еще никогда не доводилось видеть Аннона в столь дурном расположении духа. „Неужто, — размышлял советник, покидая притвор, — какой-то странник, бродяга, даже не пророк, дороже мира с Царем Иегудейским? Царь Дэефет, несомненно, будет взбешен. Но известно даже последнему глупцу, какого можно сыскать от Кархемиса до Рефидима‹Кархемис и Рефидим — города Сирии и Египта.›, насколько велик и страшен бывает гнев Царя Дэефета. Стоит ли искушать судьбу?“ Исав украдкой оглянулся на дверь тронной залы, рядом с которой застыла стража.