Гильзы в золе: Глазами следователя
Шрифт:
Стрельцов допускал, что Воронин по-своему любил жену и ценил ее, отдавая себе отчет в том, что лишь по случайности живет с такой яркой, умной и красивой женщиной.
Загадочней всего в этом деле было одно обстоятельство. Каким образом приняла Юлия Воронина яд?
Около нее не было ни флаконов, ни пузырьков, ни пакетиков.
Пытались выяснить, не обращалась ли Юлия к кому-либо из сотрудников аптеки с просьбой дать ей цианистый калий. С такой просьбой покойная ни к кому не обращалась. Цианистого калия в аптеке вообще не было.
И все-таки в голове Стрельцова непроизвольно
Но между этими пунктами лежало бесспорное алиби: в момент смерти жены Воронин был в двухстах километрах от райцентра.
И обстоятельства вынудили следователя вернуться на почву фактов, как ни неприятна была ему личность провизора. Вызывало досаду, что не удается установить, каким образом покойная приобрела яд и каким способом она его приняла.
Но эти частные пробелы не могли поколебать главного и абсолютно бесспорного: Воронина умерла от яда, и мужа в тот момент в районном центре не было.
Вслед за всеми в райцентре Стрельцов остановился на выводе: она отравилась.
Досадно прекращать дело, исследованное не до конца, но возможности следователя не безграничны.
Стрельцов в последний раз решил вызвать Воронина. Его показания хоть в какой-то степени могли восполнить основной недостаток следствия: неясность мотивов самоубийства.
Провизор был довольно упитанный мужчина, выглядевший значительно старше своих тридцати лет. Быть может, впечатление это вызывала начинающаяся полнота. Скорее же оно объяснялось каким-то старческим выражением, начертанном на лице провизора. В его движениях следователь отметил медлительность, разбитость.
Беседа не походила на допрос. Казалось, встретились двое старых знакомых, и один рассказывает другому о несчастье, которое на него неожиданно свалилось. Стрельцов, уже пожилой человек, сняв очки, слушал провизора с видимым участием.
Провизор говорил:
— «Ты, — говорит, — слишком тихий. Ты ни к чему не стремишься. Ты переползаешь изо дня в день. Для тебя верх — то, что уже есть.» «А чем же, — говорю ей, — может удивить мир провизор сельской аптеки?» — «А я, — говорит, — сама не знаю. Но так жить неинтересно». Вы спрашиваете, почему не спал? О чем думал по ночам? Разное думал. Больше спрашивал себя, за что она отдала меня на осмеяние всем в поселке. Все знали, что она открыто изменяла мне с этим… с Олегом Михайловичем. Гордо носить рога, не расставаясь с ними ни на работе, ни дома, ни в кругу друзей, — разве тут не о чем подумать?..
Я человек тихий, но мне наступили на сердце и даже не оглянулись, пошли по своим делам. Разве тут не над чем размышлять? Вот и не спал. А потом махнул на все рукой. Пусть уезжает, наслаждается с этим… с Олегом Михайловичем. Может быть, и в самом деле причинит благодеяние человечеству…
Вы спрашиваете, почему она отравилась? Запуталась она. Ребенок у нас. Хозяйство. Место обжитое… Где яд взяла? Вы же знаете, где я в это время находился? Разве я могу знать?
Он смолк, глядя в окно на высокое весеннее небо в наивных бездумных барашках.
— Опозорила она меня. Ославила и умерла. И пятно подозрения оставила. Думаю уезжать отсюда. Хотел вас спросить, могу
Стрельцов уверил провизора, что прокуратура ни в чем не подозревает его и что он в любой момент может покинуть районный центр и жить, где ему заблагорассудится.
— Тогда еще просьба. Могу ли я получить назад письма, которые забрали из дома?
— О каких письмах вы ведете речь? Я припоминаю только одно.
Стрельцов вопросительно посмотрел на провизора.
— Я полагал… я думал…
— Какие письма? — переспросил следователь.
Кончики круглых толстых пальцев провизора, которые слегка касались бумаги, накрывавшей стол, неприметно дрожали. Он прижал их к бумаге.
«Да что это с ним? — в недоумении подумал следователь. — Неужели он думает, что ему откажут вернуть письма?»
— Послушайте, Воронин. Вам выдадут все бумаги, какие найдутся. Просто я не припоминаю всего, что было взято. Вы же знаете, что первым в дом прибыл дежурный милиции, а не я. Возможно, часть бумаг осталась в милиции. Я справлюсь. Что вас интересует?
И опять Стрельцов уловил в чертах провизора какое-то замешательство.
— Э-э… Было еще одно. Я писал жене из города. Просил ее не уходить из дому, не сообщив мне. Ну, и просил еще раз все взвесить.
«Болван, как я мог просмотреть такой документ?» — выругал себя Стрельцов. Кто знает о чем он? Возможно, в письме разгадка несчастья, а я ничего не знаю о нем! Может, оно и вызвало нравственный надлом?»
— Хорошо, Воронин. Мы найдем письмо.
Искать его пришлось долго. Работники милиции уверяли, что ничего, кроме конверта, лежавшего на столе, они не брали. Об изъятии каких-либо иных документов в протоколе осмотра не упоминалось.
Так где же это письмо?
Следователь решил осмотреть два чемодана умершей, которые она перевезла к своему знакомому накануне смерти. Дежурный сдал их под сохранную расписку хозяйке дома, где квартировал инженер.
Не в этих ли чемоданах?
Письмо Стрельцов обнаружил на дне одного из них.
«Пишу, сознавая, что по приезде домой не застану тебя. Я настолько истерзан тем, что произошло за последние месяцы, что не нахожу слов, приличествующих минуте. Я знаю, что решение твое непоколебимо. Поэтому не пытаюсь отговаривать тебя. Я прошу оказать мне последнюю услугу: сообщить перед отъездом, что ты берешь из вещей, кому оставляешь ключи, где ты будешь жить: мне еще придется тебе писать. Нам нужно решить, с кем будет Николашка.
Меня устроит маленькая записка. Чтобы не обременять тебя хождением на почту, вкладываю в это письмо конверт и марку. А. Воронин».
Эти строки не могли вызвать у женщины душевной травмы. Чем письмо так дорого провизору? Почему с таким волнением он просил вернуть его? И где здесь попытка хоть словом отговорить жену от принятого решения?
Сняв очки, Стрельцов приблизил письмо к близоруким глазам и снова пробежал его строчка за строчкой.
Никакого тайного смысла вышелушить из письма не удавалось.
Конверт, о котором в письме шла речь, был, очевидно, тот самый, который нашли при осмотре места происшествия.