Гипнотизер
Шрифт:
Но кого мне предстояло гипнотизировать? Дворецкого, который уже давным-давно сменил хозяина? Возможно, в этом и мог быть смысл. Может, в трансе он и припомнит какие-то звуки, шумы, голоса, которые слышал во сне. Я мог бы расспросить Марию Терезу, но гипнотизировать ее? Нет, на подобное я не мог решиться!
Меня отвлек раскачиваемый ветром фонарь. Я снова был в городе, шагал по большим округлым камням тротуара рю де Риволи. Воздух над дворцом Тюильри почернел от воронья. Карканье раздирало барабанные перепонки и душу. Мальчишка целился в ворон палкой, изображая охотника, чей-то голос позади вопил: «Тушенные в жиру вороны — деликатес». Я оглянулся. Никого не было видно. Кто мог
Заметив на горизонте ресторан, я вполне по-королевски отобедал и выпил. В соответствующем настрое уже ближе к вечеру направился в Консьержери расспросить Альбера Жоффе, насколько серьезно его предложение. Полицейский комиссар, как мне сообщили, уехал на рю де Вожирар к барону Филиппу. Дескать, есть кое-какие новости в деле убийства Людвига Оберкирха. Я не долго думая также направился туда, где меня принял Филипп. Он был в самом добром расположении. Мария Тереза не только присутствовала, но и, судя по всему, расположилась здесь всерьез и надолго: рояль фирмы «Эрар», некогда стоявший в гостиной Людвига, нынче обрел место в картинной галерее Филиппа. На пюпитре громоздились листы, испещренные гипертрофированными нотными знаками. Будто созданные специально, чтобы подчеркнуть эгоцентризм своевольной исполнительницы, они затмевали безыскусной черно-белой ипостасью даже полотна на стенах. Любовь, стало быть, справляла викторию? А мне давали отставку? Или же я все-таки шел на поводу у ложной идеи?
— Ноты Бетховена, отпечатаны по специальному заказу в Англии, у Махони, — пояснил Филипп, высокомерно указав мне на диван, где уже сидел Альбер Жоффе в компании аббата де Вилье, поедая пирожные и запивая их шоколадом, кофе, чаем. — Мария Тереза покорила лондонцев, успех ничуть не меньший, чем здесь, в Париже. Весьма уместно с твоей стороны прийти сюда и выразить ей поздравления. Теперь круг ее ближайших почитателей завершен.
Какую бы доброжелательность ни разыгрывал передо мной Филипп, я ощущал его ревниво-презрительный взгляд на своей спине, еще когда целовал руку Марии Терезе. Неужели он все-таки не уверен в своих тылах? Мысль эта придала мне оптимизма, и я решил затянуть прикосновение губами к руке пианистки. Выглядела Мария Тереза утомленной, если не сказать измученной. Во взоре застыла усталость, мне бросилось в глаза, что ее всегдашняя аура поблекла, выцвела, едва ли не исчезла вовсе.
— Спасибо тебе за письмо, — поблагодарила она.
— Это было наименьшее, что я мог сделать, — вполголоса отозвался я, и прозвучали мои слова, надо признаться, несколько неестественно.
Затем я повернулся к аббату, выглядевшему ничуть не менее утомленным, чем Мария Тереза: лысый череп усеивали пигментные пятна, словно голова его была посыпана пеплом. Лицо палача с воспаленными глазами посерело и будто Окаменело, если не считать подергиваний узеньких губ.
— Я заметил улыбку у вас на устах, аббат де Вилье? — осторожно осведомился я. — Как мне думается, она относится ко мне. Но не будем рассыпаться
Аббат кивнул, судя по всему, мое извинение было принято. Без единого слова он изучающе смотрел на меня. Когда Филипп взял руку Марии Терезы в свою и она крепко сжала ее, губы аббата стали еще тоньше, а глаза недобро заблестели. Будто ему с огромным трудом приходилось сдерживать себя, чтобы не допускать подобного распутства в его присутствии. Нас с аббатом пугало одно и то же: возможная близость Филиппа и Марии Терезы. Я понимал, что ничего не смогу поделать со своей ревностью, со своими ужасами. К счастью, слово взял комиссар полиции.
— Да, верно, в деле по убийству барона Людвига Оберкирха появились кое-какие новые моменты, — скороговоркой произнес он. Собственно, потому он и решил собрать здесь всех. — С одной стороны, это имеет отношение к квартире барона, с другой — еще кос к чему, что я намерен обсудить в самом узком кругу. Только теперь удалось обнаружить на окопном стекле следы чрезвычайно твердого вещества, алмаза. Непонятной формы знаки, весьма отдаленно напоминающие буквы, вероятно, это фрагменты каких-то слов. То ли «заб…», то ли «за…шь», целиком они практически не поддаются расшифровке.
Говоря это, Альбер Жоффе пристально обозревал присутствующих, в присущей ему манере разминая свои толстенькие большие пальцы. Аббат де Вилье смотрел в сторону, всем своим видом демонстрируя презрение, Филипп сосредоточенно морщил лоб, а Мария Тереза сидела с удрученным видом — широко раскрыв глаза, неровно дыша, и так вцепилась в руку Филиппа, что тот обеспокоенно обнял ее за талию и привлек к себе. Я просто исходил ревностью. А когда она положила голову на плечо Филиппу, тут уж мне стало и вовсе невыносимо. «Ты проиграл, Петрус, проиграл окончательно», — говорил его взгляд, и когда Мария Тереза закрыла глаза, у меня в этом уже не оставалось сомнений.
«Чего же ты хотел — ужасов в финале? — в бешенстве спросил я себя. — Вот ты их и получил!» И судьба, словно стремясь довести меня до белого каления, преподнесла мне очередное видение из недавнего прошлого: обнаженная Мария Тереза, готовая отдать свое тело, казавшееся мне таким родным и знакомым. Но сейчас мне казалось, что эта женщина не имеет ровным счетом ничего общего с той, из видений. Чувственность Марии Терезы обратилась в прах, в пепел, красота ее уподобилась увядшей розе, более того, творческая аура ее растворилась в небытие.
Эта мысль мало помогала. До сих пор в памяти моей хранились события «прежней» или «моей» Марии Терезы: ее обнаженная и беззащитная красота была для меня незабываема, как и ее поцелуи. Ревность, сочувствие, любовь — в чувствах моих царила суматоха, казалось, меня вот-вот разорвет на части.
Аббат де Вилье между тем объяснял, что царапины на стекле, судя по всему, возникли от перстня с бриллиантом, принадлежащего Марии Терезе, того самого перстня, который был потерян, с большой долей вероятности, именно в доме барона Людвига. И драгоценность до сих пор так и не была найдена. Что же касается второго обстоятельства, о котором месье комиссар предпочел бы говорить наедине, то он может сказать следующее:
— Это дело касается меня лично и моей лжи о том, что я вечером в день убийства находился в Лондоне. — Аббат повернулся к Марии Терезе и посмотрел ей прямо в глаза. — На самом же деле я был уже давным-давно в Париже. Я решил подвергнуть испытанию отеческую заботу и следил за тобой, дитя мое. И был наказан за это, поскольку собственными глазами вынужден был убедиться, как ты постепенно оказывалась в сетях, расставленных этим Оберкирхом.
— Аббат де Вилье! Не будь вы в столь почтенном возрасте и покровителем Марии Терезы… я вздул бы вас как полагается! — возмущенно воскликнул Филипп.