Гипнотизер
Шрифт:
— Дым в пенковой трубке охлаждается, это придает особый вкус, сударь. Нам трубки поставляются из Вены. Они…
— …вполне соответствуют запрашиваемой за них цене, это вы хотите мне сказать?
— Поймите, одно дело сыграть просто на скрипке, другое — на скрипке Страдивари. Так и с курением. Если вы надумали насладиться виргинским табаком, таким как «Джебел» или «Ова», — это ведь самое настоящее культурное событие. Но и «Бафра» с берегов Черного моря ничуть не хуже, хотя я в принципе не очень люблю, когда табачные листья пропитывают ароматизаторами, медом или ананасом.
Поскольку пенковые трубки казались мне чересчур уж хрупкими, я подобрал для себя обкуренную трубку
— К чему вообще тащиться на рю Монторной, если в четверти часа хода отсюда есть приличный ресторанчик. К тому же мне не по нраву толстенные меню в «Роше де Канкаль».
— Меню же тебе не есть… — попытался сострить я. — Насколько мне помнится, речь шла о фазане?
Нет-нет, я хотел пойти непременно в «Роше де Канкаль». И хотя там фазан чуть ли не дежурное блюдо, на самом деле ресторан считался храмом морской кулинарии. Имела ли понятие об этом Жанна?
— Вот именно, — вдруг сказала она, будто читая мои мысли. — Чего нам туда идти? Кроме того, в «Роше де Канкаль» вечно много народу. Не дай Бог, нарвусь там на кого-нибудь из своих клиентов. Сегодня у меня нет ровным счетом никакого настроения видеть их физиономии. Так почему вам приспичило пойти со мной именно туда?
Вдруг она очень странно посмотрела на меня, после чего подошла к стойке кафе освежиться стаканом лимонада. Опустошая стакан глоток за глотком, Жанна вдруг затряслась, потом, испуганно вскрикнув, уронила стакан. Я едва успел схватить его. Кто-то из гостей услужливо придвинул ей стул. Присутствующие единогласно приписали приступ дурноты необычно жаркой весенней погоде — слишком уж быстро потеплело, не все это хорошо переносят, в особенности такие субтильные дамочки.
Я улыбкой выразил благодарность за проявленное сочувствие. На самом же деле мне было не до смеха. Когда Жанна принялась допытываться у меня, к чему я желал съесть фазана в ресторане, чья кухня в первую очередь была ориентирована на дары моря, ее транс, по-видимому, мало-помалу стал проходить. Я быстро отыскал этому объяснение: я ведь внушил ей, что нам предстоит лишь прогуляться и закусить. Этого явно не хватало, чтобы умерить горячее желание Жанны заполучить меня в кавалеры, и фантазии на тему фазана лишь чуточку приуменьшили его.
Я сам был виноват.
Наконец Жанна пришла в себя, пару раз глубоко вздохнув, она открыла глаза.
— Боже мой, — вскричала она, — теперь я понимаю, кого подкинула мне фортуна! Вы, вы…
— Тихо.
Приложив палец к губам, я попытался придать себе вид нашкодившего мальчишки. Жанна, приподнявшись, внимательно посмотрела на меня и покачала головой. И залепила мне затрещину.
— Нет, эту пощечину он, без сомнения, заслужил. И все же он единственный мужчина, кого мне хочется поцеловать.
Браво. В одну секунду на глазах сидящих в парижском кафе на свет появилась еще одна парочка помолвленных. Кое-кто полушутя-полусерьезно предлагал себя в свидетели, потом несколько человек скинулись нам на выпивку. И поныне я от души благодарен посетителям этого кафе. Их реакция и предложенная ими сливовая водка уберегли бедняжку Жанну от серьезного нервного срыва. Их понимающие улыбки, светившиеся добросердечием лица — все это было сущим даром. Благодаря им Жанна нашла в себе силы справиться со стыдом и разочарованием. Разумеется, когда мы вернулись в ее квартирку, она обнаружила спрятанный под кроватью чемодан, мгновенно поняла, что пути назад нет и не будет, и тут разъярилась
Она молотила меня кулаками и плакала навзрыд.
Дома меня ждал сюрприз: приглашение от графа де Карно. Он писал, что, потому как он человек незлобивый и незлопамятный, и поскольку его Элен рано или поздно и без моего участия мог ожидать только такой конец, и поскольку он так или иначе был «предопределен ему самой судьбой», он предлагал возобновить наши едва не рухнувшие отношения.
Я выразил согласие.
Но первый визит я нанес все-таки Альберу Жоффе. Комиссар исходил из того — и я разделял его мнение, — что между убийством Людвига Оберкирха и попыткой убить меня наличествовала несомненная связь. Но какие имелись доказательства? Идиотские царапины на стекле окна спальни да стилет, о который порезался покойный Людвиг. Исходить, по мнению судмедэксперта, следовало вот из чего: не убийца порезал стилетом руки Людвигу, а он сам.
— В отчаянной попытке отвести от себя удар стилета он, возможно, схватился за лезвие… Боль была очень сильной. Барон Людвиг невольно согнулся, и убийце ничего не стоило всадить стилет ему в спину. Вероятно, смерть наступила мгновенно.
Это заключение я продолжал повторять про себя, войдя в вестибюль и регистрируя свой визит у чиновника по фамилии Бусико. На сей раз со мной обошлись милостивее — я ведь ныне перекочевал в разряд потерпевших.
— Вы делаете карьеру, месье Кокеро, — ворчливо заключил сутулый полицейский. Этому типажу явно необходимо было увековечить свой вид в портрете, столь характерной была его непередаваемая улыбка. — Сначала вы — подозреваемый, потом просто посетитель, даже не свидетель, а теперь, стало быть, потерпевший. В этом что-то есть.
— А какой же, по-вашему, будет пик моей карьеры, как вы изволили выразиться?
— Мы вас никогда не забудем. Пока живы, разумеется. Ваш случай относится к достопамятным.
— То есть случаи, которые тем или иным способом завершаются смертью, лучше запоминаются?
— Это ваши слова, не мои.
— Заткнись, Аше!
Подобной обезоруживающей недвусмысленности я от канцеляриста Бусико не ожидал. Вероятно, в этой канцелярии каждый по-своему культивировал свои капризы — ничего удивительного, что твоя душа занемогала от работы в каменном мешке, находившемся вдобавок ниже уровня набережной. Это постоянное созерцание мрачных ходов, ведущих в подвалы! А там, внизу, стены сочились водами Сены, и, если верить слухам, на каменных полах до сих пор сохранялись подгнившие остатки политой кровью соломы времен революции.
Мне махнул секретарь Альбера Жоффе, державший мою карточку, и я был несказанно рад покинуть эту каменную могилу. По той же самой лестнице, по которой мы с графом де Карно следовали за судебным следователем Роланом, я теперь поднялся вверх. Кабинет Альбера Жоффе располагался не под крышей, а в тюремном дворе, через который была переброшена арка в византийском стиле. Толи потому, что было слишком рано, то ли уже поздно, но я не имел счастья лицезреть заключенных на прогулке. Жаль.
— Могу вас уверить, зрелище не из приятных, — начал разговор Альбер Жоффе. — Во-первых, все они ковыляют этим полупьяным шагом, потом физиономии их таковы, прямо скажем, что не к ночи их увидеть, такое на них ожесточение, что поневоле поверишь, что они ни в чем не повинны. Улыбок здесь не встретишь. И хохота не услышишь. Они даже не разговаривают. Никто здесь никому не доверяет, и как повстречаются двое старых знакомых, если можно так выразиться, то ограничиваются беглым рукопожатием да еще сокрушенным кивком, мол, «Какого черта ты попался, идиот несчастный?».