Гипнотизер
Шрифт:
Я чувствовал ее запах, шелест платья. Мы поцеловались, и вот тут она и одарила меня теплом и сладостью. Я ощутил, что руки мои спускаются все ниже и ниже по ее бедрам…
В некоторых случаях четверть часа может превратиться в вечность.
Остаток дня новостей не принес — во всяком случае, запоминающихся. После примерно получасового сна меня разбудил Ипполит: наступило время домашнего концерта. Дворецкий доставил мне полный гардероб, а на стопке нижнего белья лежал колокольчик.
— Если что понадобится, позвоните, — дружелюбно известил он меня.
Судя
Я предпочел бы пару часов помечтать в одиночестве, насладиться свалившимся на меня счастьем. Слишком уж драгоценным казалось мне ощущение влюбленности, смягченное успокаивающим, которым меня напоила Мария Тереза. Разве способен ее концерт дать мне то, чем она одарила меня на всю жизнь? Как бы мастерски она ни играла, ее музыка для меня сейчас — заурядный шум. Я даже чуточку робел вновь встретиться с остальными гостями графа. Не заметят ли они мой влюбленный вид? Что произойдет, если я не выдержу и возьму да поглажу ее по щеке? Или потеряю рассудок настолько, что брошусь обнимать и целовать ее?
Придет ли она ко мне после обещанного графу танца? И когда? Часом спустя, украдкой пробравшись?
На концерт пожаловали банкир Буасье и Даниель Ролан. И еще месье Эрар, а также знаменитости из консерватории. Даже Ипполиту разрешили присесть с гостями — и ему, как настоящему гостю, кухонная челядь подавала закуски и шампанское.
Мария Тереза играла недолго, и часа не набралось. Специальной программы не было. Все невольно косились на тех, кто слыл докой по музыкальной части, те удовлетворенно закивали уже при первых тактах. Мадам Буасье, соседствовать с которой я имел честь, безнадежно спутала Георга Фридриха Генделя с Йошем Фререм Хедделем, бетховенские багателли — с балладами Бурхаава. Я едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. Герман Бурхаав был в прошлом веке врачом в голландском Гарлеме и прославился тем, что сумел локализовать «конвульсивную эпидемию» в городской больнице прикладыванием к икроножным мышцам больных раскаленного железа, прожигая мясо до костей.
Аплодисменты были бурными и непродолжительными. Марию Терезу, похоже, они не волновали вовсе. Если к началу концерта у нее был цветущий вид, то сейчас она походила на увядший цветок: голова опущена, потухший взор, впалые щеки. Игра опустошила ее, лишила сил, и что меня более всего озадачило: если уж такие минутные пустячки способны были обессилить ее, что же в таком случае будет с ней после серьезных вещей — сонат, вариаций? Да и аббата идея Марии Терезы отправиться весной на гастроли в Варшаву, Краков и Ригу, похоже, не вдохновляла.
— Может, мне еще удастся ее отговорить, — признался он в финале выступления. — Ибо у меня совершенно другие планы. Опекунство, Петрус, если вы понимаете, что я имею в виду.
— Разумеется, понимаю. Вероятно, у вас есть кто-то из агентов на примете, кто исполнял бы ваши обязанности?
Аббате любопытством взглянул на меня, губы его искривились в иронической улыбке. Впрямую он мне не ответил, однако признался, что агентом не станет барон Филипп Оберкирх.
— Вы, Петрус, уж воздержитесь от всех этих ваших таинственных намеков.
— Ну как же? — вскричал я с деланным возмущением. — Она сегодня вечером обещала танец нашему общему приятелю Жозефу! Жду не дождусь, что же вы преподнесете им в качестве аккомпанемента, аббат.
— И мне не терпится узнать, — вмешался в нашу беседу граф. — Но я убежден, Петрус, если вам удастся самую чуточку загипнотизировать мадемуазель, она не заметит фальши в игре своего дядюшки.
Ужин в полной мере отражал графские привычки. Рядом с нами за столом оказались супруги Буасье и Ролан. Девять перемен несказанно подняли настроение — в полночь, судя по всему, не только Мария Тереза с графом будут танцевать, но и все остальные.
В качестве освежающего преподнесли «сотерн», а к нему в изобилии устриц, кроме того андалузскую спаржу со сливочным маслом. Этим была пробита брешь для начала штурма третьего блюда — восьмифунтового каплуна, фаршированного пьемонтскими трюфелями. В обозе тащился паштет из гусиной! печенки по-эльзасски, сервированный в виде бастиона, бойницами которому служили небольшие порции утиного паштета. Рейнский карп с лиметтами — сладкими лимонами — предварял второе сражение: перепела с мозговыми костями и трюфелями на поджаренных тостах с базиликом. Далее — шпигованная щука в раковом соусе. По абсолютным пиком разнузданного чревоугодия стал — Жанна, вспомнил о тебе! — запеченный в тесте фазан.
Розданные гостям зубочистки великолепно скрасили паузу и оказались как нельзя кстати. Что до вин, могу сказать лишь, что вина подавали бургундские, прекрасного розлива. Последними в шквале атак были мокка, шоколадные конфеты с мороженым и пирожные самых разнообразных видов — мы возблагодарили господа, наградившего нас монахом-бенедиктинцем Периньоном, заведовавшим винными погребами и подарившим миру пенящееся очарование, ныне нареченное шампанским.
За десять минут до полуночи граф обратился к аббату:
— Бальтазар, нам всем скоро потребуются твои музыкальные пальчики.
— К твоим услугам, друг мой. Мария Тереза, вспомни о данном обещании. Ты ведь — приз.
— Да, конечно, я помню. Но танцевать я не расположена. Во всяком случае, сейчас, — со вздохом ответила она.
— Не расположены? — с явным недоумением переспросила мадам Буасье.
— Я устала. С меня хватит кошмаров.
— Это что же, вальс со мной вы называете кошмаром, Мария Тереза? — обратился к ней явно задетый за живое граф.
— Да нет! — вымученно улыбнулась Мария Тереза. — Я сдержу обещание. Но я его дала вам, граф, до того, как выпила вашего восхитительного шампанского. Согласна, это было чересчур легкомысленно с моей стороны.
— Если вы настаиваете, Мария Тереза… Но поверьте мне — я буду вести вас так, что это не станет для вас кошмаром, а после танца вы окунетесь в блаженный покой.
Судя по всему, граф успокоился. А вот у меня разыгралось любопытство, и я попросил Марию Терезу рассказать мне о своих кошмарных видениях.