Гипнотизер
Шрифт:
— Полагаете, я по возрасту уже подхожу в эту компанию?
— Смерть иногда настигает нас быстрее движущейся кареты, — невозмутимо ответил я, прилаживая нагрудник.
Граф ничего не сказал и с каменным лицом стал извлекать из укрытого в стене хранилища рапиры с заточенными концами.
— Не возражаете?
— Против чего? Против смерти?
— En garde, Петрус!
Приветствие, исходная позиция — и граф атаковал. Я не успел подзабыть последний из преподанных им уроков, посему следил за дистанцией, предпринимая все, чтобы не подпустить противника слишком близко. Первые минуты с полным основанием можно было
Наконец наступил момент, потребовавший предельной сосредоточенности, когда каждый стремится продемонстрировать оппоненту, что нервы у него крепче: Ипполит препроводил в зал Марию Терезу. Она была прекрасна, на ней было бежевое платье, тюлевый шедевр модельера, она благоухала розами и была преисполнена достоинства.
— Нет-нет, прошу вас не отвлекаться! — чуть ли не с порога объявила она. — Я могу разобрать лишь два темных силуэта, однако звон клинков ни с чем другим не спутаю. Ну, кому же из вас мне пожелать победы?
Ни из уст графа, ни из моих ответа не последовало. Он тем временем сумел добиться небольшого преимущества и, сделав удачный выпад, вынудить меня к обороне. И преимущество это, как граф уже очень скоро сообразил, обратилось в недостаток. В конце концов убивать меня он не собирался, посему вынужден был остановиться.
— Дитя мое, они, как тебе следовало бы знать, сражаются боевым оружием, — донесся до меня голос аббата.
— Боже мой! Нет! Скажи им, чтобы немедленно прекратили!
— До первой крови! — невозмутимо парировал аббат. — А приз — ты, ангел мой.
— Вы, мужчины, все просто помешанные!
— Мария Тереза! — воскликнул граф с другого конца дорожки. — Положите конец нашим мукам и назначьте приз.
И граф де Карно набросился на меня так, словно и вправду вознамерился прикончить. Навязанный мне ближний бой я отразил с первой позиции, мгновенно отскочив назад, после чего выпад и… Туше! По нагруднику графа протянулась длиннющая дыра, из которой торчали клочья ваты.
— Мария Тереза! — выкрикнул я с наигранным беспокойством. — Поединок есть поединок. Единоборство двух людей чести необходимо довести до конца. Я не стану осыпать оскорблениями графа, но и он не покусится на мою честь. Кроме того, я, будучи гостем этого дома, подчиняюсь его законам.
Аббат рукоплескал, граф рассмеялся. Хотя мы с графом были настроены на миролюбие, наши скрещенные клинки звенели скорее угрожающе. Марии Терезе оставалось лишь в страхе зажать уши.
— Господа! Мой приз — вальс в шлафроке в полночь, а ты, дядюшка, подыграешь нам на рояле. Победитель тот, кто нанесет следующий удар.
— Великолепно!
Буду краток: лучше, чем в тот день, я никогда не фехтовал. Только мне это ничего не принесло. У меня сложилось впечатление, что граф заранее отрепетировал этот поединок и пригласил меня лишь для того, чтобы свершить символический акт мести за Элен и по наущению аббата унизить меня перед Марией Терезой. Как Жозеф мог фехтовать на самом деле, он доказал уже в следующее мгновение, приперев меня к зеркальной стене зала и затеяв игру со мной, будто кот с мышью. Мне, как мыши, естественно, приходилось уворачиваться от точных и безжалостных туше графа, но ровно настолько, насколько он мне позволял. Я сумел разгадать уловки графа с намеренно не доводимыми
Граф, судя по всему, не собирался упиваться триумфом.
— Может быть, послать за врачом?
— Благодарю, нет необходимости.
Согнувшись в три погибели, я упал на колени. Ужас был куда сильнее боли. А ведь то были и не раны вовсе, а так, пустяковые царапины. Однако рукав мгновенно пропитался кровью. Я чувствовал, как она заструилась по локтю и ниже.
Ни с чем не сравним триумф победителя, и все же мое поражение было для меня куда слаще, невзирая на боль! Мария Тереза, бросившись ко мне, обняла меня, не боясь перепачкать кровью новое чудесное платье.
— Граф, вы мне ответите за это безобразие.
— С превеликим удовольствием, Мария Тереза. Боюсь, насчет безобразия вы правы. Мы слегка подурачились, но, согласитесь, человеку чести не грех иногда и подурачиться. Если бы это зависело от меня, я бы произвел Петруса в рыцари.
Он помог мне подняться и проводил в гостиную. Ипполит принес перевязочный материал, коньяк и раствор камфары. Мария Тереза пожертвовала флакончик успокаивающего. Я был на седьмом небе от счастья и безмерно благодарен графу за навязанный мне поединок на боевых рапирах. И с радостью отдал себя в руки тех, кто оказывал первую помощь. Ипполит умело и сноровисто перевязал меня.
— Как здорово у вас все получается.
— Благодарю вас, месье Кокеро. Знаете, а вы выросли в моих глазах.
— Что вы такое говорите?! — возмутилась Мария Тереза.
Успокоив ее, я наслаждался вниманием к своей особе. Ипполит явно нервничал. Мария Тереза беспрестанно повторяла ему, чтобы он был повнимательнее, хотя понятия не имела, что происходит, поскольку была лишена возможности наблюдать за происходящим. После того как рука была перевязана, я встал и, нимало не смущаясь, спустил брюки. Ипполит будто окаменел. Когда я задрал окровавленную сорочку, обнажив себя почти до лобка, он в панике загородил собой меня от Марии Терезы, после чего попросил женщину покинуть гостиную.
— В этом нет ровным счетом никакой нужды, — заверил его я. Ничего страшного, в конце концов, речь идет о перевязывании ран, при этом, как правило, приходится демонстрировать наготу.
Мой подчеркнуто невинный тон послужил сигналом для Марии Терезы: она принялась многословно уверять всех в моей правоте, упомянув вскользь и о том, что однажды и мне приходилось оказаться в сходной с ее ситуацией.
Ипполит был посрамлен и разгромлен.
— Вот это и есть то, что называют естественностью, — провозгласил я, когда последний узелок был завязан. — Естественность и душевная теплота, а также свобода и равенство полов.
Ипполит вскоре откланялся.
С четверть часа нам представлялось, что мы действуем в рамках приличий. И пока я, растянувшись, с закрытыми глазами возлежал на кушетке, Мария Тереза одарила меня кратким, мало что означавшим поцелуем и, пообещав мне, как когда-то в Сен-Жермен-де-Пре, обратить мой горький опыт в сладкий, передвинула кресло к дверям и заклинила ручку спинкой.
Я не отваживался ни дышать, ни думать, ни вообще как-либо обнаружить себя физически. Активную роль взяла на себя она.