Гипнотизер
Шрифт:
А я? Улучив момент, я стал смотреть на Жюльена, пытаясь заставить его обратить внимание на мою сестру. Я и сам толком не верил, что взгляд мой окажет воздействие. Еще тогда я знал, что никого против воли любить не заставишь и все это чистейший бред. Тем более я поразился, когда Жюльен накинулся на своего приятеля, требуя оставить Жюльетту в покое. Дело дошло чуть ли не до дуэли. Жюльетта была поражена не меньше моего, а вот Рене пришлось несолоно хлебавши отправляться домой.
Придется переночевать на сеновале, решил Жюльен.
Ночью я проснулся от шлепанья босых ног по полу комнаты. Жюльетта? Она отправилась на сеновал, где отдалась Жюльену, и на следующее утро, сияя от счастья, объявила мне об этом — он
Не буду утомлять читателя детальными описаниями, каким образом я снова оказался у своего трюмо: совершенно спокойно я странствовал по коридору хаоса, в танце миновал Триумфальную арку и несколько мгновений спустя уже находился на усеянной каменными обломками и поросшей уродливыми сосенками прогалине. Я шел по тропинке, взбирался по каменным откосам и спрыгнул вниз. И все это одним махом, падение привело к чувству невообразимого счастья. Я парил в невесомости, полностью освободившись от груза на душе, страстно желая, чтобы падение продолжалось вечно. При этом меня не покидало ощущение, что я пролетаю через центр земли, чего в реальности быть, разумеется, не могло. И что самое странное, я пролетал не сквозь тьму, а сквозь свет. Мне казалось, что я будто на парусах устремляюсь навстречу свету, и каким-то образом я знал, что свет этот исходил от улыбки Жюльетты. Свечение упреждало ее облик — я с радостью узрел свою сестру, та, раскрыв объятия, приближалась ко мне. И, увидев ее улыбающееся, озаренное счастьем лицо, понял: она простила меня.
Глава 13
Новый год еще только начался, и, как это бывает в феврале, когда природа собирается с силами, чтобы уже в марте пробудиться к новой жизни, постепенно пробуждался от зимней спячки и я. По примеру мадам Бершо я решил поговорить с собой начистоту и утрясти проблемы с обуревавшим меня чувством вины. Только тогда я с полным правом мог бы уложить в гроб все свои беды и захоронить их в глубинах былого. Но для этого необходима была пауза. И девизом дней следующих стало одно: вояж! Отправляйся в путешествие! Ты нездоров! Благодаря пятидесяти тысячам, полученным от графа, ты теперь не зависишь ни от кого. Так что езжай на юг, к морю. В Италию, на Сицилию.
Живи! Что же касается твоего отношения к Марии Терезе: тебе необходимо встретиться с ней и каким-то образом уладить скандал с аббатом. И даже если он заявит тебе: Петрус, забудем прошлое, не надо с ним спорить — конец ужасам все же лучше, чем ужасы без конца.
Вот в подобном настрое я и приступил к сочинению нового извинения. Поскольку мне было известно, что Мария Тереза снова отправилась в очередное концертное турне, я отыскал фирму «Эрар», где оставил для нее письмо с просьбой переслать его в Лондон на известный им адрес Марии Терезе. Я не сомневался, что она ответит мне. Если раньше она первой протянула мне руку в знак примирения, я, как истинный рыцарь, обязан был ответить ей тем же.
Ожидание прошло в сладостном безделье и продолжительных прогулках. Мыслями я отправлялся в никуда и с наслаждением слушал, как хрустит под ногами прошлогодняя, но уже предвесенняя трава на лужайках
Хождение — самый лучший и самый надежный способ самогипноза, размышлял я. Транс нашего организма — длиной в целую жизнь, и о нем мы просто не задумываемся. Мы ведь так верим в непреходящесть этой способности нашего организма, как и в то, что завтра на востоке взойдет солнце. Во время бега мы привычно доверяемся аппарату координации движений в нашем мозгу, нервам, мышцам, сухожилиям, и если бы нас угораздило задуматься над тем, как работает этот сложнейший механизм, мы бы, наверное, тут же свалились на землю. Вспоминаю студенческие годы в Страсбурге, изучение патологической анатомии. На прозекторском столе было представлено в расчлененном виде человеческое тело — составляющие его органы уподоблялись архитектурным элементам здания. Наш тогдашний преподаватель не раз указывал нам на мощь и в то же время на крайнюю уязвимость этого сложнейшего творения природы. «Сердце, коллеги мои, — говаривал он, — мощнейшее и самое чувствительное устройство. Но даже крохотный тромб или незначительный укол острым предметом в нужном месте в состоянии остановить его навеки».
Минуло десять лет с того занятия по анатомии, но у меня такое впечатление, что дело было всего неделю назад. Я живо представлял себе зал в античном стиле, в центре которого, там, где должна была находиться арена, возвышался мраморный стол, помнил и обернутый в белую ткань труп с прикрытой капюшоном головой. Отправленное на вскрытие тело принадлежало какому-то нищему, уличному попрошайке, которого один из его собратьев из-за бутылки вина решил отправить на тот свет при помощи стилета. Лиловое пятнышко окаймляло рану, крохотное отверстие, через которое клинок проник в сердечную полость.
Неудивительно, что именно эта сцена чаще обычного приходила мне на ум в последнее время.
Таинственная гибель барона Людвига до сих пор оставалась загадкой. И Людвига убили стилетом, ударом клинка в сердце, и, точно так же, как в страсбургском случае, удар пришелся сзади.
По-прежнему ни одного подозреваемого. Если не произойдет чуда, этому преступлению суждено угодить в разряд нераскрытых. А что все-таки думает полиция? Дворецкий обнаружил Людвига лежащим ничком на полу спальни барона. На Людвиге был шелковый халат, ладонь его покрывали глубокие порезы, словно жертва пыталась обезоружить убийцу. Стилет принадлежал Людвигу и, по словам дворецкого, был скорее игрушкой, чем серьезным оружием, — барон использовал его для чистки ногтей. В комнате не обнаружилось следов борьбы, разве что волосы барона были всклокочены.
Мне вспомнилось, что Альбер Жоффе в присутствии графа сказал, ссылаясь на показания дворецкого, что от Людвига исходил запах духов Марии Терезы, — но это, как полагал комиссар, мало о чем говорит, если Людвиг и Мария Тереза были связаны любовными узами.
— Если принять во внимание и состояние половых органов господина барона, несомненно, он незадолго до смерти был движим страстью.
Предположение Жоффе пробудило во мне такую ревность, что я постарался отбросить мысли, с этим связанные. Но Жоффе впрямую не утверждал, что Мария Тереза и барон были в интимных отношениях. Именно этим, именно боязнью, что подобное вполне могло иметь место, и объясняется то, что я не проявил особого интереса, когда Жоффе обратился ко мне с просьбой поставить свой необыкновенный дар на службу следствию.