Гипсовый трубач: дубль два
Шрифт:
– М-да…
– Как очнулся, сразу стал вас спрашивать.
– Я стучал…
– Мы слышали, но не могли… Дима просил вас захватить ноутбук.
– Он что, собирается работать?! – изумился писодей.
– Конечно!
– Тогда я должен зайти к себе.
– Давайте скорее, а я схожу за водичкой.
Возясь с ключом, Кокотов слышал из-за двери долгую и настойчивую песнь Сольвейг, но когда ворвался в комнату и схватил «Моторолу», жалобы несчастной брошенки, так и не дождавшейся своего Пер Гюнта, оборвались. Писатель взглянул на дисплей, и судьба, точно русский фашист с бейсбольной битой, обрушила на него страшный
«Люкс» еще хранил следы мощной геополитической битвы, разыгравшейся здесь накануне: повсюду валялись пустые бутылки, а одна, недопитая, с торчащей из горлышка веточкой укропа, оказалась почему-то на телевизоре. Журнальный столик был замусорен жалкими остатками богатой южнорусской закуски: шкурками от сала и кровяной колбасы, вялыми хвостиками зеленого лука, надгрызенными чесночными зубчиками и понадкусанными солеными огурцами с опавшими за ночь пупырчатыми боками. В помещении стоял слегка облагороженный табачным ароматом нелегкий дух алкоголя и эклектичной закуски, из последних сил переработанной могучим организмом Жарынина. Сам режиссер лежал на высоких подушках, лицо его было свекольного цвета, лысина покрыта потом, а глаза тяжело закрыты.
– Садитесь, коллега, – сказал он тихо, не подымая век.
– Ну, как вы тут? – больничным шепотом спросил Кокотов.
– Нормально. Это все из-за закуски. Надо было ограничиться солеными огурцами. Вот лежу и думаю: возможно, рай – это пьянство без похмелья, а ад – это похмелье без пьянства. Как вы полагаете?
– Не исключено…
– Харьков пришлось отдать. Не удержал. Но Крым с Севастополем и Донбасс остались за нами.
– Ну и довольно с нас.
– Довольно?! Вы знаете, чего всегда не хватало русской интеллигенции? – Режиссер еле отверз мутное око (видимо, открыть одновременно оба глаза не достало сил).
– Чего? – спросил автор «Преданных объятий», с надеждой щупая в кармане «Моторолу».
– Чувства почвы. Земля – это тело народа. Ее никогда не хватает, никогда!
– Может, вы и Аляску еще вернете?
– Легко. Американцы пить не умеют. Вы довольны?
– Чем?
– Сами знаете…
– Не понимаю, о чем речь… – отозвался писодей голосом шпиона, взятого тепленьким, на передатчике и с шифровальным блокнотом.
– Возможно, Регина вам бы понравилась больше, но у нее, как говаривал Сен-Жон Перс, дамский антракт.
– Дмитрий Антонович, я бы попросил… – Кокотов все-таки воспользовался тем выражением лица, которое репетировал давеча перед дверью. – Мне вообще непонятно…
Но тут, легка на помине, вошла Регина Федоровна, неся на руках, как поленья, двухлитровые пластиковые бутылки с водой.
– Наш ипокренинский бювет! – объявила она. – От похмелья ничего лучше еще не придумали!
– Придумали… – вздохнул Жарынин, скосив глаза на бутылку с укропом. – Спасибо, кошечка, ты – друг!
Бухгалтерша осторожно смахнула испарину со лба своего «салтана» и посмотрела на него с участливой нежностью – так на перепившего мужчину может глядеть только любовница. Во взгляде жены, даже самой преданной и терпеливой, всегда присутствует оттенок снисходительной гадливости, словно перед
– Дим, ты сегодня больше не пей! – попросила Регина, собирая со стола объедки геополитического пира. – Вон к хохлу-то врача ночью вызывали, а он – молодой…
– А я, значит, ста-арый для тебя?
– Ну, я не это хотела сказать…
– Я понял, понял, – прошептал игровод, и легкоточивая похмельная слеза скатилась по его горячей небритой щеке.
– Дим, я тебя прошу!
– Не буду… Не буду… Дай воды!
Едва переводя дыхание, он выпил из горлышка почти всю бутылку, отдышался и смог наконец открыть оба глаза.
– Ну, я пошла. А то сегодня Огуревич с утра как с ума сошел. Звонит кому-то. Бегает к жене советоваться…
– Лучше бы он с Мировым разумом посоветовался… – чуть заметно усмехнулся режиссер.
– Не озорничайте без меня! – погрозила Регина Федоровна, бросила на Кокотова взгляд, означавший: «Нальешь ему – убью!», и, еще раз нежно погладив Жарынина по лысине, ушла.
– Ну, и что вы там без меня понаписали? – медленно спросил тот, когда закрылась дверь.
– Так… кое-что…
– Читайте!
– Может, вы все-таки отдохнете?
– Читайте! На том свете отдохнем.
– На том свете мы будем работать над ошибками.
– Кто вам сказал?
– Вы!
– Я? Странно…
32. Найти зверя!
«Комната. Бедность со следами былого достатка. Звонит треснувший, замотанный скотчем телефон. Молодая красивая женщина принимает душ и не сразу улавливает звонок. Услышав, накидывает халат и идет к телефону…», – читал несчастный писодей, стараясь интонацией возместить утраты, понесенные синопсисом в процессе жестокого саморедактирования.
Игровод лежал с закрытыми глазами и ровно дышал, казалось, он уснул и ничего не слышит. Но это было не так.
– Не надо «коня в пальто»… – тихо, экономя силы, вымолвил он. – Вымогатели обычно говорят вежливо. так страшнее. Понимаете?
– Согласен, – кивнул Кокотов.
– Продолжайте и не сочтите за труд, подайте мне бутылочку с телевизора.
– Нет.
– Почему?
– Потому!
– Хорошо. Читайте! С журналом это вы неплохо придумали… – заметил режиссер, немощно прихлебывая из горлышка «бювет». – Дочь не смогла пройти мимо своего настоящего отца. – Он помолчал, набираясь сил. – Это славно. Добротная мистика. Вернулась со свидания – тоже хорошо. Скоро свадьба, а тут такое! Дальше…
«Дочь ушла в другую комнату – готовиться к зачету. Вернулся Костя.
– Дали? – спросила Юлия Сергеевна.
– Нет, – ответил он и скупо заплакал.
– Костя, ты что, Костя? – Еще никогда она не видела его в таком состоянии.
– Прости меня, Юленька, прости: я подлец… я всех нас подставил… я страшно виноват, немыслимо…»
– Стоп! Стоп! – Жарынин от возмущения рывком сел на кровати и со стоном схватился за голову. – Андрей Львович, намочите, ради бога, полотенце холодной водой и принесите. Пожалуйста! Скорей!