Главное управление
Шрифт:
Через считаные секунды над стадионом звонко и уверенно прозвучало:
– Дорогие товарищи! Друзья! Ветераны! Сегодня, в день замечательной годовщины наших органов правопорядка, беззаветно обеспечивающих на протяжении всей истории нашей государственности ее величие и безопасность…
Матч прошел бодро, правда защитники гражданской команды боязливо отступали перед ведущим форвардом милицейских спортсменов, вызывая смешки на трибунах, но в целом проплаченная инсценировка прошла довольно органично, без доказательной договоренности, и счет три-один в пользу устроителей матча ни малейших недовольств публики, состоящей в основном из милиционеров и всякого рода номенклатуры, начинающейся с наместника президента и кончая представителем районного управления культуры, не вызвал.
Ответственным товарищам раздавались сувениры: флажки и календари на будущий год с эмблемой нашей конторы, а особо отличившимся – почетные наградные знаки конторы – со щитом, с мечом и с государственным гербом на фоне темно-синей эмали. К знакам прилагались удостоверения, закрепляющие право на их обладание, хотя шеф кадров кряхтел, что знаки абсолютно незаконны, ибо не утверждены компетентными инстанциями. Да и плевать. Главное, все награжденные были довольны и готовы к новым пожертвованиям. И уж что-что, но выяснять истинную цену врученным им побрякушкам намерения не имели, проникнутые их безусловной государственной значимостью.
Я прозорливо приберег для своих личных целей увесистый пластиковый пакет этих внушительных штамповок. Пригодятся, ибо тщеславие людское не убавляется… А уж кому при случае вручить этакую награду – найдется. И через годы.
А после чехарды с праздником в конторе наступил отупелый каникулярный застой, незаметно, исподволь, переросший в норму дальнейшей нашей службы.
Коромыслов получил третью большую звезду на погоны – подозреваю, за мои усердия по организации праздника; окончательно задружился с полпредом, путешествуя с ним по странам и континентам в составе правительственных делегаций. И даже доверительно поведал мне о китайском массаже с тремя его исполнительницами, которыми был ублажен в очередном туре. На оперативную деятельность управления он не отвлекался, вращаясь в Думе и в Администрации, где вместе с ним крутился и Жбанов – ныне его неразлучный приспешник и консультант.
После обеда Федор Сергеевич почивал пару часиков в своей служебной комнате отдыха, а в пятницу после полудня уезжал или на охоту, или на рыбалку. Частенько опять-таки со Жбановым.
Отныне не я составлял протекцию руководителю «Рифа», а именно он мог способствовать утверждению моих решений и инициатив Коромысловым. Впрочем, такое техническое положение вещей меня вполне устраивало. Не устраивало иное – мы так или иначе играли спектакль, выручка от которого шла к врагам моей Родины.
Но я был в тисках. И как вырваться из них, покуда не представлял. Зато отдавал себе отчет в том, что попытайся вырваться, допустив ошибку в расчетах рывка, мне конец! Да ладно бы мне… А Оля, а дочь? Все пойдет прахом.
Ах, как бы узнать планы моих кукловодов, знающих стратегию спектакля… Но кукле сценарий неведом.
В когти ЦРУ я угодил по случаю, а Жбанов? Какой мотив сотрудничества был у него? Сильный, талантливый человек, по своей личностной и профессиональной величине он на голову превосходил того же Олейникова и мог наверняка возглавить всю нашу госбезопасность, преобразовав ее в иную, могущественную и интеллектуальную структуру, занимающуюся глобальными направлениями развития государства, где отлов шпионов пребывал бы в третьестепенных по важности категориях. Общая идеология страны, ее здравоохранение, демография, экология, контроль над чиновничеством, над уровнем цен, инвестициями, передвижением капиталов – это толика проблем, должных находиться под контролем чекистов. А чем занимались нынешние обитатели Лубянки?
Я вспомнил ветеранов «Альфы»… Вот-вот. Коммерцией и карьерами.
А Жбанов работал на американцев явно не из-под палки. Так что подвигло его стать не просто предателем, а последовательным врагом своей страны? Что заставило перейти на другую сторону и истово служить ей? Обида на начальство, не оценившее его талантов? Жажда денег? Подчинение шантажу, какой-то тайный и грязный грешок?
Меня обескураживал этот вопрос, ибо как ни крути, а я был вовлечен в положение, ему подобное, хотя смириться с ним категорически не желал, не чая освободиться от сковавших меня кандалов. А потому спросил его, провожая в очередной раз до проходной управления:
– Ответь, как ты-то попал в яму? Объясни. Мне это важно. С чего началась твоя карьера в ЦРУ? Не с Одесского же ОВИРа…
– Я? Я как раз выбрался из ямы, – поднял он на меня глаза, и они озарились веселым блеском. – Объяснить? Ну что же… – И взяв меня под руку, повел меня в сторону от кирпичного куба контрольно-пропускного пункта. Поднял воротник пальто, морщась от летевшей в лицо мороси. – Понимаешь, Юра, – произнес вдумчиво, – мне всегда претила напыщенная коммунистическая демагогия, клетка государства, которое нельзя было покинуть, всеобщая нищета и фальшивые лозунги на каждом углу.
– Так ведь все мечты и чаяния сбылись, – сказал я. – Теперь у нас правит капитал, есть относительная свобода слова, а поездки за границу от резолюций ЦК КПСС не зависят.
– Главное – другое, – доверительно наклонился он ко мне. – Пометавшись в пост-коммунистическом раздрае, мы вернулись к прошлому. Видоизмененному внешне, но не внутренне. Да, налицо послабления. Ничуть не ущемляющие структурной сути сталинской возродившейся власти. И она будет крепнуть, осыпая себя шелухой заверений в своем демократическом естестве. Враки! Мы – очень опасная страна. Непредсказуемая, с огромным потенциалом агрессии. И весь мир это остро чувствует, и никогда мы не будем ему любезны. Ибо суть государственности российской неизменна.
– Все хорошие мы плохие, – сказал он. – Этакий большой урод в дружной семье народов. Однако вернемся к нашим выдающимся и неадекватным своему народу персонам. Кому мы прислуживаем? Интервентам! Кого наша история, наша культура и наши боли не интересуют. А уж всякие духовные российские метания – тем более. Их интересуют нефть, лес и газ. Вольфрам, железо и никель. Запасы пресной воды. Каменный уголь.
– Вполне естественная конкуренция в подлунном мире, – сказал Жбанов терпеливым тоном. – Вопрос один: на чью сторону ты встаешь, что выбираешь. Что тебе, наконец, ближе. А мне эта страна никогда не была ни близкой, ни родной. А с чего все началось? В четвертом классе общеобразовательной московской школы пришла пора принимать личный состав учеников в пионеры. Прием состоялся возле Мавзолея Ленина, у стен Кремля. Я помню, что проснулся в то утро с ощущением грандиозного праздника. Помню все до мелочей: солнечное прохладное утро, ласковый свет, пробивающийся сквозь занавески, отглаженную мамой школьную форму на спинке стула, сухой весенний асфальт, робкую майскую зелень… Все было так здорово! И автобус, привезший нас к Красной площади, и торжественная линейка… И гимн Советского Союза.
И вдруг – вожатая. С опытом. Не в первый, чувствуется, раз руководящая всем этим разносолом из сопливой человеческой поросли, жаждущей нацепить на шеи дурацкие красные тряпки, причащающие их невесть к чему. Сколько в ней было брезгливости, усталости, равнодушия…
И эта идущая от нее волна небрежения, сметающая весь флер торжества, ударила по мне, смыв восторженность, приподнятость, веру, наконец… Навсегда!
– Ну, а теперь позволь высказаться мне, – произнес я. – Ленин, Сталин, прочие деятели – олицетворения тех или иных очередных переходных периодов. Благополучно завершенных волею Божьей, сохранивших Россию. В том числе – от германских нацистских полчищ и от ядерного удара США. Коммунистический строй – не конфета, но не будь его, сколько бы мы нахлебались дерьма, кто знает? Затем: не надо путать приверженность к коммунистическим идеалам или же отрицание их с чувством Родины.