Главное управление
Шрифт:
– Пуля – бандитов, – тупо сказал я. – Наши пули к мирным гражданам не залетают. Раненых сопроводи в больницу. С хирургом договоришься, не маленький.
– Понял…
– Утром у меня.
– Есть, шеф!
И – завертелась карусель новой моей жизни! Мыслишки о том, чтобы спрыгнуть с нее в трясину окружающей среды, окончательно отошли на второй план и казались уже трусливыми и никчемными. Я был захвачен бурлящей в отделе работой, потоками информации, абсолютно недоступными обывателю, и кроме того, во мне укоренилось ощущение защищенности и значимости. Всю жизнь подо мной качалась, бросая меня из стороны в сторону, зыбкая почва неопределенной, шедшей наобум жизни. И вдруг
При всей своей причастности к МВД наше Управление представляло собой организацию самостийную, неконтролируемую и живущую не столько по закону, сколько по схожим с воровскими «понятиям». Одно из понятий, провозглашаемых открыто, на публику, было следующим: мы идем не от преступления к преступнику, а наоборот. То есть нейтрализуем негодяев до того, как они нагадят, а не после.
Это означало профилактику, слежку и внедрение в среду организованного криминала как офицеров, так и агентов, и наши методы были сродни оперативным постулатам разведки и контрразведки. Расследования по принципам традиционного сыска, конечно, проводились, но только по крупным или политически весомым делам. Рутину работы по ежедневному валу остальных преступлений несли подразделения низовые, к которым относился и МУР. Его сыщики нас недолюбливали, считая, что мы ни за что не отвечаем, но снимаем самые жирные сливки. В районных отделах, сосуществующих с нашими периферийными структурами, нас откровенно боялись за лютость, отчужденность от всей остальной милиции, а прокуроры сквозь зубы отзывались о нас как о тех же бандитах. Кое в чем я был готов признать их правоту: действовали мы жестко, на результат, вопреки законным уложениям, но все свои хулиганства отыгрывали умело, изящно и нагло.
Нарушение принципа круговой поруки и обета молчания означало мгновенное отчуждение раскольника от коллектива. К тому же, как в лучшие времена госбезопасности, у нас на службе пребывал прокурор собственный, прикомандированный, быстро улаживающий все шероховатости в отношениях наших подразделений с его ведомством.
Я, захваченный беззаветным революционным воодушевлением в борьбе с преступными гадами, был немало обескуражен, когда, пребывая в кабине сортира, стал свидетелем разговора зашедших в туалет оперов.
– Слышь, – сказал один, – как ночью в контору ни приеду, гляжу на окно нашей прокурорской «крыши», а там сутки напролет настольная лампа горит. Во труженик, а?!
– Так ему надо много успеть, – с удовлетворенной одышкой пояснил другой сотоварищ. – Вылети он отсюда, с такой строкой в трудовой биографии едва ли будет принят в объятия коллег юриспрудентов. Мы же для них – преступная группировка номер один. Тут его последний причал. И место создания личного пенсионного фонда. Два раза меня, кстати, отмазал…
– Дорого? – раздался тревожный вопрос.
– Ну… тачку свою пришлось продать.
– Серьезно разводит…
– Ничего, дело наживное…
Этот диалог навеял на меня неприятные размышления, всерьез омрачившие одухотворенность моих чистосердечных рабочих порывов.
С другой стороны, я понимал, что мелкопоместная алчная возня бытует в любом коллективе, что цельным натурам порой приходится уживаться с отщепенцами, но как бы ни было, главную свою линию контора уже несколько лет гнула бескомпромиссно и отважно.
Организованные
Мы понимали никчемность своих действий в пределах закона, в муторных расследованиях, в пикировках с судами и с адвокатами. Нам нужен был ежедневный, топорный результат. И достичь его можно было лишь стравливанием между собой группировок, воров в законе, тонкими провокациями, внедрениями в преступную среду своих людей, и беспримерным силовым нажимом на болевые точки многочисленного противника благодаря нашему хитроумию, крошившему себя в кровавую труху собственными же стараниями.
При этом наша мощь и всеведение крепли день ото дня.
Нас ненавидели и боялись, нас кляли властьпредержащие, но верховные правители не принимали никаких мер, дабы урезонить зарвавшихся милиционеров, сколотивших самую настоящую спецслужбу. И я постепенно понимал, отчего это так. Разгулявшаяся организованная преступность, набравшая жирка, стремилась в политику, а им, верхним, не нужны были умные, ни перед чем не останавливающиеся конкуренты. А противостоять волкам могли лишь волкодавы.
Да и кто были лидеры группировок, вылезшие из-под обломков рухнувшего СССР? Прошлый советский плебс, обреченный влачить существование в социальных низах, злые дети полуспившегося окраинного пролетариата. Однако – проявившие себя в вакханалии перемен и свобод, как волевые личности, отчаянные и храбрые, как талантливые организаторы, схватывающие все на лету умники. Только с угольно-черным знаком минус, определяющий их сущности.
Вырвавшись из нищеты и убожества, они хотели красивых игрушек: машин, особняков, золотых часов, а после, насытившись мишурой, – власти. Они были раковыми клетками, неуклонно прессовавшимися в опухоли. А мы – иммунной системой, взявшейся за правое дело горячо и бескомпромиссно, пытаясь унять лихорадку, колотившую организм государства.
И вскоре я понял, почему не только остался на своем новом поприще, но и привязался к нему. Меня захватило и увлекло большое дело. Правильное. Я впервые очутился в окружении людей, целиком этому делу посвященных и принявших меня в свой круг. Наконец, каждый день я получал знания. И не только о тонкостях оперативной работы и о криминальных злодеяниях, но и о самом механизме власти.
Однако высокие порывы, поначалу окрылявшие меня, мало-помалу отходили на задний план, оттесняемые правилами большой милицейской игры, которую я вел на отведенном участке, где пересекались сотни интересов иных людей. При этом мой интерес заключался в удержании собственной позиции, что означало мою адекватность интересам тех, кто эту позицию укреплял и поддерживал.
Мои бывшие министерские сослуживцы, канцелярские крысы, решая в нашу пользу вопросы в своих эмпиреях, остро нуждались в поддержке с «земли», и первый звонок от соратника с прошлого места службы прозвучал не с целью осведомиться – как я там, на новом месте, – а был проникнут глубоко практическим мотивом.
– Есть дело, надо увидеться.
Встретились в кафе неподалеку от нашей конторы.
Соратник был деловит и на предисловия не отвлекался.
– Есть у меня двоюродный братец, он коммерсант, – сказал он. – Профиль – экспорт. На него наехали чечены. Ты занимаешься этнической темой. Проблема такая: чечены опекают конкурентов братца и хотят получить еще одну дойную корову. Братцу нужен отбой от посягательств и постоянная «крыша». Будет платить десятку зеленых в месяц. За сегодняшние хлопоты – пятьдесят. Мне… – поиграл бровями, – две с десятки, десять с полтинника.