Главный бой
Шрифт:
Она никогда не стреляла, как воин, который обязан держать пять стрел в воздухе, когда первая бьет в цель, но часто бывала на охоте, когда по небу плывут гуси и надо ссадить как можно больше…
Ее пальцы безостановочно хватались за оперенные концы, легкий стук о дерево лука, рывок и тут же щелчок тетивы. Песиглавцы не просто падали под ее стрелами, их отшвыривало, словно каждая стрела бьет с силой оглобли. А Леся, стремясь сохранить рассудок, старалась вообразить себе, что стреляет просто в волков, обыкновенных волков, только ставших человеками, но все же волков, вон и уши волчьи, и глаза желтые…
Глава 21
Залитый
Внезапно Добрыня пошатнулся, Леся вскрикнула, застыла со стрелой в руке. Снежок хрипел, брыкался и лягался, разбивая крепкими копытами черепа, хватал зубами, но песиголовцы хватали за ноги, за живот, конь страшно кричал, Леся видела обращенные в ее сторону обезумевшие от боли, умоляющие о помощи глаза.
Вой стал громче. Передние ноги Снежка подломились в коленях. Он ткнулся мордой в землю, начал заваливаться на бок. Добрыня успел соскочить, меч с треском рубил, рассекал, сносил, красное лезвие образовывало мерцающую завесу по бокам и даже за спиной. Пальцы Леси шлепнули по медному краешку колчана.
Страх пронзил все тело, тула пуста, а в это время Добрыня, что яростно рубился над телом павшего Снежка, заревел страшным голосом и двинулся вперед. Щит трясся под ударами, а меч вращался чаще, чем крылья мельницы в ураган. Песиглавцы бросались десятками, вокруг Добрыни нарастал вал из темных мохнатых тел. Когда с усилием делал шаг, приходилось отпихивать наседающие тела и переступать через залитые кровью туши.
Возможно, он хотел увести от Леси подальше или просто не мог не идти вперед, если рука все еще сжимает рукоять меча, но Леся, в страхе, что этот блистающий герой исчезнет, сама закричала пронзительно, бросилась вдогонку.
Пять или шесть темных фигур тут же выросло на ее пути. Она успела рассмотреть оскаленные рты, вполне человеческие лица, только прикрытые шерстью, да глаза — желтые, волчьи, зрачки не точками, а черточками, а уши вовсе волчьи.
Они накинулись разом, по-волчьи, она стиснула челюсти и начала отмахиваться луком. Череп первого же песиглавца треснул, как скорлупа переспелого ореха. Брызнула кровь, а Леся, торопливо разворачиваясь, била вправо и влево, била зло, не рассуждая, била в страхе, что сверкающий герой уйдет, исчезнет, вон доспехов уже почти не видно…
Не помня себя, она крушила черепа, разбивала грудные клетки, шагала через трупы. Добрыня все еще рубил, крушил, щит на его локте тоже оружие: принимая на себя прыжки огромных зверей, тут же при удобном случае краем раскалывал головы, ломал лапы и грудные клетки.
— Добрыня, — выдохнула она. — Добрыня…
Он прорычал, задыхаясь:
— К спине!
— Чего? — переспросила она.
— Спиной к спине! — рявкнул он.
Она поняла, какое слово он проглотил, не добавил, все-таки герой, торопливо повернулась к нему спиной. Ее лук весь в крови и слизи, тетива лопнула, но древко держалось, пока даже не треснуло, и Леся проворно била им как простой палкой или же тыкала острым концом.
Трижды
— Будь… наготове…
— Еще не все?
— Они не отступают, — прорычал он свирепо, но в сильном голосе уловила смертельную усталость.
Дышал Добрыня тяжко, с надсадными хрипами. В нем свистело и гудело, как в печной трубе. Меч упер острием в землю, отдыхая, но щит с локтя не снял, только опустил бессильно вдоль тела.
— Не станут же класть столько голов? — крикнула она в страхе. — Вон сколько…
На тот путь, которым она добралась сюда, боялась оглянуться. Сумерки поползли по долине.
Голос Добрыни прозвучал мрачно:
— Эти песиглавцы… Они приносят по пять щенков зараз.
— Но они ж… они ж люди? — вскрикнула она.
— Только не в полночь, — донеслось его мрачное. — И не… когда рожают.
Леся видела, как из леса появляются все новые фигуры. Все-таки это люди… или почти люди. Ростом со среднего человека, одеты в шкуры, как одевается большинство пастухов или лесных людей. На кожаных поясах из сыромятной кожи болтаются ножи из камня. Но у одного-двух из настоящего железа. Или бронзы — не рассмотрела из-за тусклого блеска.
Кольцо из песиглавцев медленно сужалось. Передние ряды под напором задних делали крохотные шажки. Леся отчетливо различала продольные нечеловеческие зрачки в желтых, как янтарь, глазах, даже не звериных… у зверя нет в глазах столько ненависти!
— Держись, — предупредил Добрыня. — Сейчас кинутся…
— Добрыня, — произнесла она жалким голосом. К щекам прилила кровь, она опустила глаза, радуясь, что прекрасный герой не видит ее смущения, ее румянца, опущенных долу ресниц. — Добрыня… Еще как только я вышла из леса… Ну, когда ты, побитый и грязный, сидел на седальном камне…
Добрыня прервал:
— Защищайся!
Песиглавцы бросились со всех сторон разом. Леся, задохнувшись на половине важного слова, с такой яростью ударила ближайшего, что череп разлетелся, как осколки глиняного горшка, а ее лук по косой снес полголовы и второму. Теперь она била, ломала им кости, губы сжала плотно, а в теле поселилась настоящая, почти мужская ненависть.
Руки ее ныли, а когда она замахнулась в очередной раз, красные брызги сорвались даже с локтей. Руки покраснели от крови, в трех местах она видела следы от страшных зубов. Рваная плоть кровоточила сильно и страшно.
Добрыня уже не рычал. Она слышала его надсадное дыхание. Меч его поднимался с трудом, падал тяжело, как бревно. Щитом только прикрывался, а воющие песиглавцы хватались острыми когтями за доспехи, лезли на голову, срывали булатные пластины.
Он упал, слышен был хруст, вой, крики, Леся видела, как прокатился огромный ком, распался, Добрыня поднялся на колени, страшный, залитый своей и чужой кровью. Меч остался под трупами, как и щит. Он с ревом подхватил одного, сломал о колено хребет, тут же напрыгнули новые темные тела, закат делал их багровыми. Добрыня рычал как зверь, песиглавцы тоже рычали и выли, Леся слышала чавкающие удары, хруст, надсадное дыхание, на спину навалилась такая тяжесть, что не удержалась на ногах. В шею больно впились острые зубы.