Главный фигурант
Шрифт:
И тут вы порядком переполошились – я видел это на вашем лице, и лицо ваше было лучшим доказательством того, что я на верном пути. Вы подумали, что я велю ехать на Вишневую, а велел на пустырь. И пришли в ужас, когда поняли, что мы с Гейсом давние «знакомые».
Ошибку нужно было срочно исправлять, и вы справились с этим блестяще. Когда трое входят на чужую территорию и аборигены готовы вот-вот сорваться с цепи, нужна лишь малость, чтобы заставить их превратиться в зверей. В Африке для этого достаточно плюнуть в божка их племени. В Москве бомжам достаточно сказать, что они – свора животных.
Вам нужен
Вы настигли Гейса в хижине и нанесли ему привычный вам удар ножом в сердце. Да вот беда – за этим не совсем приличным делом вас застал хозяин хибары, вбежавший в нее, чтобы спрятаться от несущейся толпы. Увидев, что вы сделали с Гейсом, он пришел в ярость. Схватил первое оружие, что подвернулось ему под руку, и едва не отправил вас на тот свет. Вас спас капитан Сидельников, и я больше чем уверен, что он до сих пор не догадывается о том, как журналист Шустин, имея в наличии шестьсот рублей, любезно продемонстрированных нам в кабинете, уже на следующий день не имел за душою ни гроша. Так я сообщаю тебе, Игорь, на что потратился Шустин, и это единственное, чего ты не знаешь. На собственное алиби. Стреляя, ты вряд ли мог видеть, как Шустин – этот сообразительный малый Шустин! – вынимает из кармана деньги, чтобы подбросить их к трупу, на который ты в тот момент не обращал внимания. Тебя больше занимал человек с тесаком, зависший над репортером. Так появилась версия журналиста о том, что Гейс крал деньги хозяина домика и был застигнут с поличным.
Я снимаю перед вами шляпу, Шустин. Признаюсь, я целых два дня после этого верил, что в вашем письменном объяснении заложен смысл. Сидельников в рапорте в столовой высказал предположение, что убийство Гейса, возможно, произошло в результате неразделенной денежной суммы. Но предположение это было не его, а ваше, до него донесенное. Так вы исправили свою первую ошибку и с этого момента я заметил, что новых вы совершать не намерены.
Та же ошибка, которая будет оглашена сейчас мною как вторая, на самом деле была первой.
Рассказывать об этом не имеет смысла, потому что история с Мишей, который на самом деле является Федулом, а по паспорту – Олюниным Эрнестом Сергеевичем, привела к тому, что мы сейчас сидим здесь и рассуждаем о различиях в образе мышления убийц и следователя.
Мне нужен был убийца Олюнин, чтобы доказать, что убийца шестерых девочек – вы. Мне нужны были вы оба, чтобы доказать, что Разбоев – убийца, но не шести девочек. Я не могу вспомнить ни одного случая, чтобы передо мною стояла такая трудная задача. А потому я не помню случая, чтобы я так быстро ее решал.
В этом помогали мне вы, Шустин, и для того, чтобы вы помогали мне изо всех сил, заполняя непонятные для меня пустоты, я создавал для вас все условия. Я запретил капитану Сидельникову даже думать о вашей вине. Я запретил ему даже в глубине своего сознания сопоставлять ваше имя с серией убийств, дабы вы, человек коварный и сообразительный, не смогли заподозрить нашего сговора. И сейчас я вынужден свидетельствовать, что капитан выполнил эту задачу превосходно. В вашей памяти, Шустин, он навсегда останется хамом-ментом с дембельским юмором и мужицкими
А началось все давно.
Хлипкий умом, но жестокий сердцем журналист-неудачник Шустин в глубине своей души затаил мечту создать себе имя. Не одаренный ничем, кроме пороков, он стал искать способ озвучить свое имя на всю страну. Что любит обыватель? К чему обращены его взоры? Безусловно, к наиболее отвратительным проявлениям человеческих качеств ради их обличения и проклятия. И стать человеком, освещающим новые, неизведанные страсти, означало сделать свое имя известным.
Особых трудов прилагать Шустину для этого не нужно. Он сам – скопище пороков. Нужно лишь заставить общество обратить взоры к себе.
Замысел журналиста обоснован. Чем больше смертей будет являться миру, тем азартнее будут искать убийцу прокуратура и милиция. Рано или поздно случится то, что случилось с Чикатило. За его преступления был расстрелян некто, чье имя я знаю, но вряд ли знает даже капитан Сидельников. Но даже я не знаю имени журналиста, об этом сообщившего. А все потому, что журналист оказался не столь ушлым, как Шустин. На таких преступлениях нужно творить капитал! Этого не знал тот журналист, но это знает Шустин.
Убийца должен быть найден. И его найдут. Нашли же убийцу пятидесяти четырех человек и даже казнили. Потом оказалось, что это не он, но именно в этом замысел Шустина! Он убивает девочку за девочкой, испытывая терпение властей и их же подогревая своими репортажами. «КУДА УХОДИТ ДЕТСТВО» – это почти гениально. Репортер знает, чем раззадорить общество и прокуратуру, и каждую свою статью подписывает: «Редактор полосы Степан Шустин» – чтобы не забыли.
Он живет мыслью о будущем репортаже и настолько свыкся со своей ролью, что даже собственное объяснение следователю Генеральной прокуратуры подписал: «Редактор полосы». Но вовремя опомнился и зачеркнул, не сочтя это за серьезную ошибку.
Он настолько свыкся с ролью, что временами вновь перестает картавить, и теперь для меня это основной принцип разделения сказанного Шустиным на правду и ложь.
– Вы сами никогда не обращали на это внимания, Степан Максимович? Мне не нужно даже смотреть на вас, достаточно слушать, и это особенно удобно в полной темноте или в машине.
– Я буду настаивать пег’ед Генег’альным пг’окуг’ог’ом о напг’авлении вас на судебно-психиатг’ическую экспег’тизу, – решительно заявил Шустин. Шапка в его руках скоро должна была превратиться в мочало.
Кряжин рассмеялся и сунул в зубы сигарету из пачки Сидельникова.
– А еще вчера Шустин сказал бы следующее: «Я буду убеждать ваше начальство об установлении в мотивации вашего поведения психических отклонений». Чувствуете разницу?
– Все бы ничего, следователь, но есть деталь, могущая пег’евесить все ваши доводы, – Шустин поставил обе ноги на пол и наклонился вперед. – Я сам согласился быть вашим спутником. А ваши доводы о том, что это ваше желание – несостоятельны. Одна моя жалоба вашему начальнику, и вы вынуждены были бы меня освободить. Но я шел с вами и, не таю, хотел сделать сенсационный матег’иал. И я сделаю его и опубликую. Кроме ваших подозрений, у вас в отношении меня нет ничего. Вы слышите? Ни-че-го!