Глаз дракона
Шрифт:
— Да, говорили, те, кто осмелился. И ещё куча народу просто не посмела. Так что благодарю за честность.
— Вот мы опять вернулись к вопросу честности. Вообще-то нам, политикам, сложно говорить о таких непривычных материях.
— Зато мы, полицейские, узнаём её с первого взгляда. В смерти твоего сына и остальных я вижу честную и серьёзную, глобальную проблему. Те функционеры, что стоят за этими убийствами, уже чувствуют, как ствол винтовки вжимается в затылок. Они в панике. Они боятся и уничтожают свидетелей. Ваш сын, Хейвуд, Е Ян, остальные… просто свидетели. Живые улики. Ничего больше. Никаких сыновей и дочерей. Уничтожают улики, чтобы нельзя было добраться до них. Пань, мой двоюродный брат Чэн, студент…
Рука так и лежит у неё на плече. На ткани. На коже. Жесткое на мягком. Грубое на нежном. Не убирать бы, но он чувствует, что пора.
— …всё просто. Просто, как наркоторговля. То, что вы зовёте сделкой. Что-то где-то сорвалось. И высокопоставленное лицо принимает деловое решение. Это ведь деньги, проценты. Прибыль или убыток. Что нельзя использовать, то списывается. В своей подлости они по-своему честны… Все-таки наркотики, Барбара. Ваш сын был продавцом…
Пальцы его впиваются в её плечо.
— …и мать какого-нибудь наркомана наверняка может сказать, что он заслужил и смерть, и реку.
Огонь, опасно яркий, разгорается у неё в глазах.
— Пошёл ты к чёрту, следователь.
Резким разворотом она сбрасывает с плеча его руку. Уходит в двери, в переулок. Под круглые ртутные шарики дождя. Промокнет мгновенно, но ей всё равно. Ему не всё равно, но разве ее остановишь, куда там.
Пиао и Шишка жмутся в дверях бара. До сих пор идёт дождь. Двадцать минут уже они ждут просвета. Яобань ненавидит дождь, лю-мана с ножом в пропахшем мочой переулке он и то меньше боится. Взрослый мужик, детектив, с законно нажитым пузом, боится воды с неба. Пиао вечно недоумевает по этому поводу.
— Проблемы с женщиной?
Яобань кивает на машину Пиао.
— Ей пришлось, и ещё придётся услышать очень много неприятного, и со многим смириться.
— Снаружи всё кажется таким чистым, приличным, сроду не догадаешься, что можно нарыть внутри.
Волна тошноты внутри Пиао поднимается до самого лба.
— Эта древняя мудрость передаётся у вас в семье из поколения в поколение?
Яобань негодует.
— Нет, Босс, я сам её придумал.
И в подтверждение улыбается во весь набор дырок во рту.
— Вам, Босс, тоже предстоит услышать много неприятного. Например, что вас искала секретарша Липинга, старая ворона с мятыми бумажными мешками вместо сисек. И вид у нее был, будто она хочет высосать змею из шкуры. Старая облезлая корова.
Шеф Липинг. Неприятные вести, которые вполне могут подождать до завтра. Дождь утихает, ещё не до конца, но они решаются на бросок к машине. Ветровое стекло расстреляно серебряной дробью дождя, разглядеть внутри Барбару практически невозможно. Пиао садится и заводит мотор. Она молчит до самого отеля, пока не оказывается на лестнице. Струи дождя разбиваются об голову и бисером катятся по лицу.
— Ты не знал Бобби. Он никогда бы не связался с наркотиками. От них умер его отец. Его родной отец.
Она поднимается по ступеням, занавесь дождя отгораживает её, разлучает их. Она снова оборачивается, почти кричит:
— Ты не знал Бобби, и даже меня ты совсем не знаешь.
Капли выбивают барабанную дробь по крыше машины. Дождь неторопливо смывает ее силуэт, растворяет в сером. И всю дорогу по улице Нанцзин дворники на ветровом стекле с шуршанием стирают с лобового стекла поток, в такт вопросу, что стучит в его висках:
Так кто ты такая?.. Так кто ты такая?… Так кто ты такая?
— Обвинения, старший следователь Пиао. Очень серьёзные обвинения…
В руках у следователя нераспечатанное письмо. С тех пор, как его передали, оно жжёт ему руки. Он узнаёт конверт, шрифт, даже запах. Знает, чей покрытый налетом язык облизал край конверта. Никогда ещё он не держал в руке письма, наполненного такой угрозой… такой невыносимой злобой.
— …только идиот мог настроить против себя такого важного тун чжи. Очень глупо. Товарищ Чжиюань силён, он из старой гвардии. И он не забудет и не оставит без внимания твоих обвинений, той ночью, на берегу. Только не он….
Мрамор лица, немигающие глаза. Липинг сух и официален.
— Товарищ Чжиюань и даньвэй Министерства безопасности выдвигают против тебя официальное обвинение. В контрреволюционных высказываниях против Партии и Правительства Народной республики Китай. В нападках на службы безопасности Партии и Правительства. В том, что твои слова и поведение порочат честь и достоинство китайского народа и оскорбляют наш патриотизм. В угрозах председателю Шицюй, привилегированному гражданину нашей страны и уважаемому члену Партии…
Липинг выпускает письмо из рук так, чтобы оно упало на стол. Пиао провожает его взглядом.
— …товарищ Чжиюань и партийный секретарь даньвэя нашего министерства работали вместе все «двадцать извилистых лет». Вместе служили в Красной Гвардии…
Липинг обходит стол, в импортных туфлях, пошитых на заказ…
— …дело будет слушаться в закрытом порядке, перед Центральным Комитетом даньвэя, через две недели. Этого никак не избежать. Они признают тебя виновным по всем пунктам. Тем не менее, твой послужной список будет принят во внимание. Поможет смягчить наказание. Строгий выговор, это как минимум. Освобождение от должности старшего следователя. Похоже, что даньвэй станет настаивать на твоей отправке на «перевоспитание»…
Улица внизу полна машин, Липинг непрерывно следит глазами за потоком.
— …знаешь, старший следователь, я наслаждаюсь уличным движением. Это торговля, бизнес. Будущее…
Поворачивается.
— Просрал ты свою карьеру, Пиао. В Синьцзяне из транспорта ты увидишь разве что ослов и верблюдов, бредущих к Небесным горам.
Шеф молчит, и белый шум запруженной транспортом улицы только усиливает тишину.
— …сдашь все незаконченные дела детективу Юню. Тебе ими больше не заниматься. И ты обещаешь полное и добровольное сотрудничество. Это ясно?