Глаз Лобенгулы
Шрифт:
В толпе раздался робкий женский смешок, потом еще один, уже смелее… «Речевка» раз от раза крепла, охватывая всё большую часть зрителей. Правда, в противовес «наглецам» зазвучали вскоре и чьи-то негодующие возгласы, и Боев буквально затылком почувствовал, что еще несколько минут — и на площади вспыхнет драка. Щекотливость ситуации ощутил, разумеется, и сам колдун: столь тщательно выстроенный ритуал публичного врачевания ни в коем случае не должен был быть сорван чьей-то хулиганской выходкой!
— Тихо! — яростно воскликнул он, сорвав с лица церемониальную маску. — Замолчите, или я сейчас же покину вас!
Ледяной холод, исходивший из глаз взбешенного чудодея, заставил расшумевшуюся толпу мгновенно притихнуть. Однако и Мунги явно не собирался сдаваться. Из первых рядов его свиты в центр площади выскочил, словно чертик из бутылки, кафр Омоло. Хищно приблизившись к изваянием стоящему колдуну, он громко и язвительно спросил:
— Скажи, о великий Аминокан, почему белый человек не удостоился твоего внимания? Он сделан из другого мяса? Ты бессилен перед его недугом? Может, его следует отвезти к тем, кого белые называют ветеринарами?
Опешивший от подобной наглости колдун на какое-то время потерял дар речи. И лишь когда один из помощников подал ему посох, он опять обрел прежнее величие.
— Ты, недостойный сын своей матери, — ткнул колдун в кафра концом посоха, — опомнись! Закрой свой нечистый рот и слушай, что говорят духи! Это они советуют мне не связываться с белым человеком. Он нечист перед нашими богами, он принесет всем нам беды и несчастья!
Однако вошедший в раж Омоло, участвовавший и не в таких переделках и покрытый не ритуальными, а настоящими, боевыми шрамами, не моргнул даже глазом:
— Я не спрашиваю духов, я спрашиваю тебя! Чем кости белого человека отличны от наших? Или твоя колдовская сила зависит только от цвета кожи, а хваленого «всемогущества» хватает лишь на исцеление фанатично верящих в тебя соплеменников? Ответь нам, Аминокан!
Отсвечивающая на солнце благородной бронзой коричневая кожа колдуна отчего-то разом вдруг посерела, он изо всех сил сжал посох. Впрочем, многолетняя практика манипулирования большим количеством людей помогла ему быстро овладеть собой, тем более что именно в этот момент Мунги со своей небольшой, но компактной группой сообщников предпринял энергичную попытку прорваться в центр площади на помощь Омоло. Колдуну же показалось, что в движение пришла вся толпа зрителей, и, чтобы избежать непредсказуемого завершения церемонии, он примирительно раскинул руки.
— Кто сказал, что я отказываю в помощи чужестранцу? — громогласно пророкотал Аминокан. — Кто слышал от меня хоть одно подобное слово? Я просто должен был передать вам предупреждение духов! Отнесите этого светлокожего к священному дереву, — обратился он к стоящим неподалеку растерянным помощникам, — я займусь им позже. Вначале помощь должны получить соотечественники!…
На том разгоревшийся было конфликт и погас. Кто-то снова затянул ритуальную песню, постепенно ее подхватили другие, и под это нехитрое музыкальное сопровождение паломники принялись размещать больных по разным сторонам площади — в соответствии с цветом выданных им табличек-маркеров. А увлекаемые дюжими водоносами носилки с вновь обретшим надежду моряком поплыли, словно речная ладья, по направлению к разноцветному шатру, и на мгновение Боеву даже померещилось, что он опять стоит на корабельном мостике… Полуобернувшись, он заметил прощальные жесты Мунги, которыми тот давал понять, что будет находиться неподалеку.
С того суматошного, но памятного дня у Владимира Васильевича началась долгожданная оседлая жизнь. Помимо него на попечении Аминокана оказались еще восемь страдальцев, и за каждым из них был организован максимально возможный в полевых условиях уход. К крайнему удивлению старпома, процесс лечения заключался вовсе не в скармливании больным каких-либо экзотических настоев и отваров, приготовленных из диких животных или растений. Ежедневные омовения, массаж и прочие лечебные процедуры осуществляли специально нанятые сиделки, сменявшие друг друга каждые двенадцать часов. В течение недели один из помощников колдуна измерял тело Боева какими-то палочками и веревочками, попутно скрепляя их в некое подобие «лечебного» приспособления, в результате чего получился аппарат, конструкцией своей напоминающий средневековый пыточный станок. Когда первичный каркас был готов, старпома понесли на первую процедуру: настала очередь колдуна приступить к лечению.
Владимира Васильевича уложили на деревянный помост, имеющий форму разрезанного вдоль стакана, и прочно привязали к нему ремнями. Тщательно проверив кожаные крепления, Аминокан невозмутимо и решительно потянул выступающий сбоку рычаг на себя…
Старпом, по большому счету и не ожидавший от столь самобытного лекаря ничего хорошего, заскрипел зубами от боли: казалось, спина вот-вот разорвется на части! Заглянув в глаза пациента и оценив его состояние, Аминокан слегка ослабил натяжение ремней и жестом подозвал одного из помощников, который тут же принялся обмахивать покрывшееся бисеринками пота лицо Владимира Васильевича куском картона. Стало чуть легче, и Боев повернул голову к своему мучителю:
— Определяете прочность моих костей?
— Нет, — довольно добродушно отозвался колдун, — просто готовлю ваше тело к началу лечения.
— Так это еще даже не начало?! — простонал Владимир Васильевич.
Впрочем, в дальнейшем аналогичные боли он испытывал только во время предварительного растягивания: последующие процедуры были в чем-то даже приятными. Сразу после «пытки» спину обильно смазывали разогретой и сильно пахнущей неведомой мазью, потом фиксировали в области поясницы небольшой деревянный ящичек и… оставляли в благодатном покое. Примерно через час ящик отвязывали и уносили, спину протирали горячей водой, и моряка уносили с помоста. Старпом несколько раз пытался выведать, что именно находится в загадочном ларчике, но помощники мага в ответ лишь пожимали плечами, а сам лекарь подобные вопросы попросту игнорировал.
Вскоре процесс лечения стал казаться не более чем рутиной. Процедуры осуществлялись регулярно, дважды в день, и постепенно старпом втянулся в предложенный ему ритм жизни. Первое время особых изменений в состоянии он не замечал, но примерно через две недели обозначились «подвижки»: если прежде во время перерывов между процедурами Владимир Васильевич чувствовал себя относительно приемлемо, то теперь ночь от ночи стреляющие боли в спине становились всё сильнее. Вначале, по старой русской привычке надеясь на «авось», старпом терпел, но потом не выдержал и однажды утром наотрез отказался следовать на очередную экзекуцию. Пришедший за ним помощник колдуна минут десять уговаривал разбушевавшегося больного, но тот оставался непреклонен:
— Вы все тут с ума посходили! Надоели мне ваши пытки! Отвяжитесь, дайте умереть спокойно!
Ничего не добившийся помощник удалился, зато через две минуты примчался сам Аминокан.
— Те, кто приходят ко мне в поисках здоровья, не устраивают забастовок! — загремел он прямо с порога. — Здесь приказываю только я! Если не желаете подчиняться, зовите своих «защитников» и убирайтесь вон!
— С радостью! — вызывающе повысил голос вконец разозлившийся старпом. — Тоже мне, эскулап доморощенный! Вам бы лучше зубы драть в немецком концлагере!