Глаз Охотника
Шрифт:
Варорцы потеряли голоса в первую же ночь и теперь лишь беззвучно корчились в судорогах. Риата баюкала их по очереди и, не в состоянии сдержать слезы, роняла их на бледные лица ваэрлингов. На вторую ночь лечения Гвилли и Фэрил открыли глаза и обезумевшими взглядами принялись озираться вокруг, а на третью ночь, когда Риата начала поить Гвилли, он чуть не выбил чашку из ее рук и охрипшим страшным голосом прошептал:
— Зачем ты делаешь мне больно?
Теперь варорцев приходилось держать. Они целыми днями метались
Урус, Риата и Араван при виде страданий друзей тоже неизмеримо страдали, а эльф, потрясая в воздухе кулаками, кричал:
— Эмир! Ублюдок! Ты дорого заплатишь за их мучения!
На четвертый день свистящее дыхание варорцев стало тише, а потом и вовсе почти прекратилось. Риата тревожно припала ухом к груди малышей, и беспокойство ее только усилилось.
— О Адон, они еле дышат!
Араван взглянул на дерево:
— Нимуэ предупреждала, что это средство либо излечит, либо убьет.
Друзья замолчали, и слышно стало, как стекает в пруд вода.
— Идите спать, — сказал Араван. — Я посижу с ними.
Урус и Риата настолько устали, что у них не было сил спорить.
За три часа до рассвета по телу Фэрил пробежала дрожь. Она медленно повернулась в сторону Аравана. Дамна попыталась что-то сказать, но язык ее не слушался, и голос пропал.
Эльф склонился над ней, пощупал пульс — и облегченно вздохнул, затем со слезами на глазах прижал малышку к себе и поцеловал в лоб.
Фэрил снова попыталась что-то сказать, и Араван, угадав ее желание, протянул дамне чашку с водой и кусочек хлеба. Ваэрлинга сделала несколько глотков, откусила немного хлеба и, утомленная, заснула.
Еще через два часа Араван столь же радостно обнимал пришедшего в себя Гвилли. Пульс его тоже стал ровным и наполненным. Баккан съел целый кусок хлеба и выпил воды, а затем снова впал в забытье.
На следующий день у постели больных дежурили Риата и Урус.
В полдень Гвилли проснулся, а пока он ел, очнулась и Фэрил.
Баккан слабо улыбнулся своей дамми, и она улыбнулась в ответ. Гвилли наклонился и поцеловал ее, и даже что-то прошептал на ухо, отчего Фэрил улыбнулась еще раз. Дамна поманила Уруса и еле слышно что-то сказала ему. Медведь расхохотался от всей души, затем произнес, обращаясь к Риате:
— Представляете, Гвилли сказал: «Хорошенькое приключение!»
И снова пещера наполнилась смехом.
Выздоровление варорцев шло не так быстро, как хотелось бы Урусу, Риате и Аравану, но и здесь перемены к лучшему были налицо.
Араван рассказал маленьким друзьям обо всем, что произошло за время их болезни: о бегстве ночью, о том, как дважды рычал Медведь — сначала привлекший внимание преследователей, а затем испугавший их до полусмерти, — о Нимуэ и ночных розах, о гхулке и коне Хель и о болезненном лечении.
А Риата напомнила, что впереди еще три ночи лечения.
Темной безлунной ночыо Гвилли, прежде чем осушить чашу с лекарством, обернулся к Фэрил и прошептал: «Я тебя люблю», а затем выпил кастой одним глотком.
Дамна, прохрипев в ответ: «И я тоже, мой баккаран!» — тоже проглотила целительную жидкость и почти сразу почувствовала себя так, будто ее поджаривали на медленном огне.
Гвилли потянулся к дамне, но рукам их не суждено было соединиться: оба варорца пронзительно закричали от боли и забились в конвульсиях. Риата прижала к себе Фэрил, а Урус — Гвилли, и они долго еще баюкали и гладили несчастных ваэрлингов, а из глаз их неудержимо текли слезы.
Араван мерил пещеру нетерпеливыми шагами, и гнев клокотал в его груди.
Следующей ночью из кроны гигантского дуба спустилась тень и скользнула к неподвижно лежащим ваэрлингам, надолго остановилась около каждого и вернулась к дереву. Араван, заметив ее, поспешил за ней, зажав в руке синий камень.
— Нимуэ…
— На этот раз средство обернулось одной из своих сторон, но в следующий раз может случиться и по-другому.
— Не томи, Нимуэ: смерть или жизнь?
— Твои смертные друзья не из слабых, Араван. Я думаю, они будут жить.
Араван опустился на землю и, закрыв лицо руками, заплакал. От его всхлипов проснулась Риата.
Глава 38
ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ
НАЧАЛО 5Э990
(настоящее время)
— У меня было такое ощущение, будто все тело охвачено огнем, — сипло проговорил Гвилли. В горле у него пересохло, и язык не слушался. — Но тело не помнит боли, только ум.
— И слава Адону, — подхватила Риата. — Иначе ты умер бы от одного воспоминания.
— Но почему же нам было так больно, Риата? — прошептала Фэрил. — Почему лекарство доставило больше мучений, чем отрава?
— Я не могу сказать наверняка, Фэрил, но думаю, что в ваших жилах и впрямь бушевал огонь, — отвечала дара. — Ночная роза и гвинтим, слившись воедино, выжигали яд из ваших организмов. Мы ведь не сразу смогли приняться за лечение, и отрава глубоко проникла в кровь.
— Ну уж не знаю, глубоко или нет, — проворчал Гвилли, — но боль была такая, будто меня заживо резали тысячи лезвий.